BARSLY

* * *

Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что это – жопа,
Что в году примерно триста шестьдесят подобных жоп;
Что когда смотрю на это без травы и фотошопа –
Называю это чисто: «Ницше – умер, аффтар – жжот».

Что чувак я не пропащий, хоть и слишком много пьющий,
Но и ты, считай, не лучше – эти игры не для нас;
Что когда тебя таращит, а меня уже не плющит –
Рассказать, что это значит – когнитивный диссонанс.

Рассказать, что с той же страстью, как вчера – пришёл я снова
Рассказать, что с той же страстью я уж больше не приду.
В жопу мне такое счастье – день за днём херачить, словно
Эротический блокбастер в неэпическом году.

* * *

Череда одинаковых дней
Бесконечна, как очередь в булочной.

В этой жизни заказано мне
Выбирать между светлым и будущим.

Наловчился порядок блюсти
Рассудительной субординации:

Инженер с девяти до шести –
Стихоплёт с десяти до двенадцати.

* * *

Так обломаться… с‑сука…
Блядская «селяви».
Чтобы войти без стука –
Сердце останови,

Выключи энерджайзер,
Перепроверь пин-код…
Впрочем, не унижайся –
Вышиби дверь пинком!

Доза адреналина! –
Или ты ссышь, слабак?..
Злоба твоя наивна –
Очередной кабак.

Очередная лажа,
Очередная дрянь.
Много для бизнес-ланча;
Мало чего-то для.

* * *
Шмыгай клинком всполошным,
Яростный донкихот!
Что тебе в этом прошлом?
Кто ты теперь? – никто…

В списке гостей на ужин
Стрёмный какой-то чел…
Вышиби дверь! – наружу.
Сам догадайся – чем.

Выветри по дороге
Радужные дворцы.
Где-нибудь в подворотне
За гаражом поссы.

Мельницам век отмерен –
Схарчило и твою.
Чипсы и «Старый мельник» –
С ними теперь воюй.

ОЧЕНЬ ГЛЫБОКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Не верь моим словам подвыпившим –
они не значат ничего.
Я многое сегодня вычеркнул
из начатых черновиков.
Куда идти? – кругом поэзия.
Кремнистый путь её непрост,
петляя тёмными полесьями
по полкам вымученных проз.
Ни расставания, ни жалобы
не умещаются в строке.
Скрипят, скрипят, как петли ржавые
на сквозняке, на сквозняке.
Но нам экскурсия оплачена
на несколько смертей вперёд,
и каждая печаль оплакана
для слепо верящих в неё.
И озарение бездонное,
и тысячи бессонных глаз,
и чьи-то голоса бездомные
звонками втоптанные в грязь.
На полдороге не упасть бы,
овраги пропахав плечом,
когда заплаканное счастье
на землю скатится со щёк.
Чтоб небо разревелось звёздами –
ты помнишь ли такое разве? –
все буквы на страницы сосланы
и выстроены как на праздник.
Навзрыд взрывается зарница
и по лицу секут слова,
когда последняя страница
срывается небес со лба.
Расплачивается грядущее
за прозябание времён.
Мы урфинджюсовские грузчики,
и будем сдадены в ремонт.
Нам не грозит процесс старения,
нам ни к чему покой и сон…
Мы дрочим с каменным лицом
на тайный смысл стихотворения!..

ЖУТКАЯ ВСТРЕЧА

Стёрши грань сумасшествия,
Пробираясь напористо,
То слонялся по лесу я,
То расхаживал по лесу.
Вдруг увидел под деревом
Силуэт распластавшийся.
То ли выглядел зверем он,
То ли мне показалось так.
Облизнулся безжалостно
Он свирепою рожею,
И к нему приближаться стал
Я весьма настороженно.
Оглянулся опасливо,
Огляделся пространственно
И нашёл, что окрас его
Неспроста померанцевый.
Я увидел бы рыбу коль,
Прыть прошла бы как опухоль.
– Извините, вы Выхухоль?
Он ответил: – Я Похухоль!

* * *

Не о том говорю, ни о чём говоря,
Ихтиандром во сне говорящим.
Непроглядна от века природа моя –
Человек-пароход-звероящер.
Лебедь, щука и рак, каманэ-марганэ,
Одиночества шаткий треножник…
Не идёт ни одна пирамида ко мне,
Не уводит от мыслей тревожных.
Сколько рак на горе головой ни крути,
Ни свисти, полыхая от гнева, –
Мне ни прямо пойти, ни направо пойти,
Ни налево, ни даже налево.
Напролом пробиваю дорогу мою
В глубину, в тишину, по спирали.
Не о том говоря, ни о чём говорю,
В кровь о камни календы стирая.

В ТОТ

В тот день, когда меня не взяли в Лит…
Я подчеркну: когда меня не взяли –
«Нам ни к чему такие распиздяи», –
Они сказали – и не взяли в Лит.

В тот день, когда меня не взяли в Лит
(Как десять лет назад не взяли в самбо),
Я спрашивал себя – какого йамба?..
В тот день, когда меня не взяли в Лит.

В тот день, когда меня не взяли в Лит,
Я самому себе под летним солнцем
Казался распоследним хуесосом –
Стоял как из ведра говном облит.

Стоял и думал – в чём же тут мораль?
Какой там вуз? Какое нахуй дао?
Служенье муз диффузии не дало –
Кругом ублюдство, блядство и раздрай.

Холшевников, зачитанный до дыр,
Позывы естества, ночные бзденья
Без божества, бухла и вдохновенья,
Без бла-бла-бла, хуё-моё и др. –

В тот день, когда меня не взяли в Лит,
Я в этом всём внезапно усомнился,
И утомился, и угомонился,
И просто заебался делать вид,

Что я пешу стехи и вся хуйня,
И что, когда строку диктует чукча,
И что, когда строку диктует чувство,
Я как наивный додик верю в чудо…
(Кому сказать – ну полная хуйня.)

В тот день, когда меня не взяли в Лит,
Неистово по классике тоскуя,
Направился к ближайшему ларьку я
И выжрал пива залпом сразу литр.

И тут же воспарил и воспылал,
И возжелал чего-нибудь попроще…
Крестьянку, например, а сам – рабочим
Заделаться я скромно возжелал,

Проектировщиком бетонных плит.
Вот щас допью, и вечером на кастинг.
О, как же стал я просветлён и счастлив
В тот день, когда меня не взяли в Лит.

ГОЛЬ НА ВЫДУМКИ – ЛИТ-РА

Наедине с внимательной тетрадью,
сверяя память словно по конспекту,
не разберёшь, какого бога ради
закабалён в искусственную секту?
Искусства нет – оно ненастояще.
Всего лишь ловкий фокус вместо чуда.
Искусства нет – да пишущий обрящет,
дерзнув ничто найти из ниоткуда.
Оно из линий непрерывных функций,
у коих нету дифференциала,
из теорем, теорий и презумпций,
которых нет и вовсе не бывало.

* * *

Нет ничего. Но, чёрт возьми, как просто,
всему и вся вокруг на удивленье
Найти себя слегка повыше ростом,
ногами встав на томик сочинений.
Приятно под наркозом инспираций
на кухне ночью в тапках и кальсонах
стать вольнодумцем, острословцем, стихофразцем –
Случевским, Полежаевым, Надсоном.
И всё в одном лице. Заправив густо,
Допустим Антиохом Кантемиром,
свалить туда для большего искусства
ларцы, шедевры, вёрсты и порфиры.
Искусства нет – да что вы, неужели?
А это что? (размахивая томом)
И на лице следы стихосложенья
похуже абстинентного синдрома.
Хотя к чему тщедушные памфлеты?
Искусства нет – да ищущий обрящет,
раз добровольно вызвался поэтом.
А снявши голову по волосам не плачут!

ЧЕТЫРЕ СОНЕТА С ОПРЕДЕЛЁННОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

1

Мело-мело. Словесная игра
легко входила в голову – как штопор,
открывший пару сотен Сапера-
ви. Музыка, разлитая по штофам,
стояла и как мир была стара.
Официантки, вопрошая «что вам?»,
как солнечные зайчики по шторам
скользили по поверхности ковра.
Не то, что захолустная дыра –
без фонаря дотопал я пешком бы
от катакомбы ближнего метра.
Но и не блажь. А тут с такою школой…
Как будто в заурядной пирожковой
могли бы обойтись без штопора!

2

Мело-мело. Свободный микрофон
пьянил своей сомнительной свободой.
А звукорежиссёр смотрел с обидой,
как стойку гнул очередной профан
и лексикон лепил как парафин,
запарив нескончаемой ламбадой
подвыпившую публику. С победой
не вышел бы хвалёный нурофен –
такой был мощный катарсис повсюду.
Официантки падали посуду.
И долго догромыхивал тайфун
ещё в колонке старой и убитой.
А звукорежиссёр смотрел с обидой,
как стойку гнул очередной профан…

3

Мело-мело. Закончилось Мерло,
и, так сказать, пришёл поручик Ржевский
и обозначил неприличным жестом
регламент весом в несколько кило.
А было так тепло, светло, бухло…
Очнулись всем литературным местом.
На ум взбрело – регламенту в отместку
вселенское устроить западло,
сиречь, Всея Поэзии назло,
без божества, бухла и вдохновенья
остановить прекрасное мгновенье.
И даже те, чей разум – ремесло,
на микрофон смотрели с подозреньем,
как сто коров на новое седло.

4

Стандартная словесная игра
в начищенных мозгах скребла как шомпол.
Рёв микрофона перешёл на шёпот
уж не пойми, которого по счёту
очередного гения пера.
Так постепенно кончилась лит-ра,
поскольку без пол-литра – это что-то.
На улице мело как из ведра.
Из бурного сугроба чья-то «Шкода»
под радостные возгласы «ура!»
вылавливалась с помощью багра.
Осталось сконцентрироваться, чтобы
через ларьки ограды и сугробы
дошкандыбать до ближнего метра.

 

* * *

гудел прокуренный бедлам
литературного салона
ютились музы по углам
горела сцена как солома

с бокалом красного вина
подсела девушка скучая
была принцессою она –
я собеседником случайным

не всё ль едино – с кем начать
когда ей нужно было просто
для увлечения на час
коллекционное знакомство

плести бессвязный разговор
давясь желанием напиться
а то что не похож на принца –
как говорится – что с того

свои полцарства расплескав
она упархивала к стойке
её несло на каблуках
как манекенщицу на стройке

смакуя мерзостный абсент
тигрицей двигалась на сцене
изображая на лице
готовность переспать со всеми

в восторге млел какой-то кекс
и раздевал её глазами
слывущий мэтром в этом зале
за две брошюры в 1000 экз.

и вот он изощрённый шик
литературного салона –
игрушечный стриптиз души
для безутешных селадонов

и суть – конечно не в стихах
а в соразмерности котурнов
её несло на каблуках
насквозь кругов литературных

её над публикой несло
над скалозубою ордою
открывших этот крематорий
для их мертворождённых слов

принцесса подошла ко мне
с трофеем брошенных оваций
картины не было смешней
как и причины оставаться

на полуслове оборвав
мы покидали эти стены
в пустыне метрополитена
ловя последний караван

***

Не приставай с расспросами – чего
так долго не звоню, куда пропал?
Пять столбиков за месяц накропал,
а ведь бывало – вовсе ничего.

А ты уж сразу – «долго не звоню».
Пять столбиков мои, представь себе,
не то, что о тебе – не о тебе,
скорее, позвоню – не позвоню.

Представь себе вселенскую тоску,
с которой инженер НИИТП,
пройдя АСКП и КПП,
терзает изнурённую строку!..

Представила? – сиди и представляй.
Пять столбиков не терпят суеты.
Я позвоню когда-нибудь, но ты
с расспросами ко мне не приставай.

* * *

Познай себя и убедись,
Какое, в сущности, дерьмо.
И хоть ты в доску расшибись –
Оно случилось так само.

Я это понял и решил
На благо сердцу и уму
В своих метаниях души
Не верить всякому дерьму.

Любовной лодкою о быт
Долбиться – стоило бы свеч.
Раздорами не будешь сыт.
Но будешь бит – о чём и речь.

Глагольной рифмой за версту
От этих подвигов пасёт.
Литература так и прёт,
Когда ничто уже не прёт.

Когда осточертел Пегас,
Я перешёл на лёгкий Бонд.
И всё прекрасно без прикрас,
Когда забьёшь на это болт.

За что сонеты про любовь
Не презирал суровый Дант?..
Читатель ждёт уж рифмы кровь,
Но он фуфло и дилетант.

Любовь до гроба на крови
В стихах не значит ничего –
Сперва борщами накорми,
Уж после требуй от него.

Всю эту музыку и смех,
Блаженство сладостных утех.
Я точно знаю этих всех.
Я не из тех.

* * *

Только в мире и есть, что слюнявая вычурность Фета
В идиотском пассаже про «дремлющих клёнов шатёр».
Я – простой инженер. Это круче любого поэта.
Именитых рантье мне милей безымянный шахтёр.

От звонка до звонка только в мире и есть, что лучистый –
Непосредственно теплообмен – не какой-то там троп.
Кореша говорят: не тому надо было учиться.
Забашлял бы на тачку – не ездил теперь на метро б.

А у тёлок в цене только модные, стильные вещи
Да в оправе из брюликов «милой головки убор»…
Но из всей НТР мне достались ножовка и клещи,
Чтобы ими я сделал какой-нибудь точный прибор.

Так и сходят с ума… впрочем, это уже где-то было.
Пятистопный анапест рождён для певучих чудес!
Только в мире и есть, что тиски, молоток и зубило,
Да скрипучая эта зима только в мире и есть.

* * *

и какой сегодня фестиваль
с какой стороны станут звать на бис

сейчас летний фестиваль
лирический

Егор Мирный

приснилось страшное – всемирный
день рифмы оказался сорван
егор – по жизни парень мирный
весь на цитаты стал разорван

в заботах суетного света
два года не балду пинали
любил я каждого поэта
за что ж вы так на биеннале

поэты пьющие солидно

по всей москве и подмосковью

они ноктюрн сыграть смогли бы

как фапают на полозкову

но не пустили бы на сцену
хотя её там не хватало
чужому жуткий лез на смену
как из безумного портала

руками пишущий верлибры
поэт непьющий – чемоданов
из двух огромных чемоданов
вытряхивал свои верлибры

за ним рубя без лишних сопель
что рифма – суть система ниппель
уже три дня как пьяный в дупель
толпой бродил аркадий штыпель

и ловко наносил с разбегу
в порыве мимолётной белки
поэту спящему олегу
по неразумной шатыбелке

услышав рифму у кого-то
как будто матом наорали
столбом застыла как на фото

линор горалик

и с ней вся публика застыла
в кого-то устремивши лица
гляжу и вижу свой затылок
и хладный пот по мне струится

бегу я дикий и суровый
в глухие мрачные вертепы
где ночи мглисты и багровы
а мысли страшны и нелепы

там тоже из греха и мрака
вещали пьяные поэты
об урожаях пастернака
в тумане блока сигареты

* * *

в своём существовании ублюдском
смешав потоки мата и соплей
я променял мою звезду полей
на тусклую уродливую люстру
на зассанный скворечник под окном
что для продажи транспортных билетов
и на само окно – в котором это
скрывается за пыльным полотном
глотаю быстрорастворённый кофе
пишу на непотребном языке
и занят крюк – пока на потолке
горит звезда моих агорафобий

город[ok]

мой город стал таким таким
что я уже не тот
три года как просрочен ТАТ
– попробуйте пешком

а я уже почти уже
и вдоль и поперёк
я захожу в пивной ларёк
там ползают ужи

и всё не так и всё не то
– попробуйте теперь
я говорю – мозга не парь
сказал же – всё не то

не приспособлен – говорят -
для счастья этот мир
ты это слышал вольдемар?
а может люди врут?

чего чего? – и колорит -
я говорю – покой
а воля это – говорят -
провизию пакуй

там тоже город – но другой
без света и метро
и колокольчик под дугой
как следует смотри

там ветер в голову и трынь
рябина и герань
там бродит всяческая хрень -
похоже дело дрянь

да ты не парься вольдемар
прорвёмся – не впервой
мой город тоже не подар
ok [читай: о’кей]
* * *

Простирался сизый проспект
За спиной железных ворот.
Проступал разбитый рассвет
Граем сумасшедших ворон.

Жёлтыми огнями витрин
Чёрную листву пронизал
Звёздного ларька равелин,
Сторожа продрогший вокзал.

Сигареты млечных колонн
Предрассветный ветер смолил
И горели свечи окон,
Словно оживавших могил.

* * *

Кто про что, а вшивый про баню –
Клянчит смерть, чтобы вусмерть залиться.
Я навеки тебя забаню,
Дорогая моя столица.

Отгуляли с тобой, отпели,
Отхомячили райские суши,
Отожгли октябри-апрели
В лютом тигле февральской стужи.

Бутиков кружевные марши
Вдаль по площади нелюдимой
Впали в чёрные Патриарши
Светлой памяти талой льдиной.

Только вымерзшие фонтаны
Сберегли родниковой водки,
Где скамеек мосты фатальны
И прощения подневольны.

Где судьбу посылал наотмашь,
Ухмыляясь темно и глухо.
Это всё не большая роскошь –
Не желать ни пера, ни пуха.

Только рухнет зима в затылок
Пьяной в дым ледяной дубиной,
Чтоб башка навсегда забыла
Ласки родины нелюбимой.

* * *

неужели – как есть неужели
в лихорадке душевной пурги
я встаю ежедневно с постели
непонятно с которой ноги

этот завтрак – опять этот завтрак
ништяки от вчерашних гостей
банка пива дежурная залпом
называется завтрак в постель

одиноко – как есть одиноко
выпроваживаюсь до метро
гастарбайтер с реки Ориноко
на бульваре вертит помело

идеал моих памятных виршей
кортни лав из хорошей семьи
одноклассница ставшая шлюхой бывшей
возвращается «после семи»

в состоянии духа отвратном
залезаю в последнюю дверь
я работаю сцуко в Отрадном
и уже ненавижу людей

обыватель – как есть обыватель
я в кругу обывательских спин
выхожу чтобы не обблевать их
и откуда во мне столько сил

и откуда во мне столько света
и откуда во мне столько тьмы
я когда выпиваю за это
сам с собой начинаю на мы

равнодушным и гордым как знамя
выходя из народа в народ
я живу потому что не знаю
почему бы не наоборот

* * *

Не той причины, следствия и цели
В цепи событий моментальный срез:
Прыжок со сцены из игры на сцене,
Без результата, действия и средств.

Во все пределы дней и расстояний
Равно бесплотен дым, вода влажна.
За далью встреч в пустыне расставаний
Не так причина жизни и важна.

Как и любви, как действия не ради
Ответного содействия, но лишь
Неповторимой ноты в звукоряде,
Которой никогда не повторишь.

И каждой остановкою в пустыне
Всё отдаляя пристальную цель,
Пустые сцены с залами пустыми
Пройдёшь насквозь, на бис планеты всей.

* * *
Неединственным, повторимым
Исчезал навсегда и сразу,
Приснопамятным пантомимам
Не подыгрывая ни разу.

Неиспорченный этикетом,
Экономил на полдороге,
Расставляя по этикеткам
Алкогольные каталоги.

Проходил по рукам кассиров,
Матерился на контролёров,
По долинам реклам красивых
И распахнутых триколоров.

Дальше — некуда. Снова касса,
Размешавшаяся с толпою.
Дальше всё — навсегда и сразу —
Соискание нас стобою.

В сумасшествии суверенном
Сдал бы тысячи полномочий,
Чтобы ты была сюзереном
Сновидений моих полночных.

Благоверным твоим вассалом,
Расставаний кнута отведав,
Обожжён ледяным вокзалом, —
Я уже никуда не еду.
2008

* * *

Не с той ноги покинув город-сад,
бессонницу тасуешь под глазами.
На станции деревья голосят
нечеловеческими голосами.

Плакучим ветром клонится ко сну
у ветхих касс растрёпанная ива.
Перетряхнёшь карманную казну,
отыщется ещё на пару пива –

на пару убедительных причин,
какие б навороты ни внедряли,
что никогда, «меж прочих величин»,
билетов нет – в твоём вокабуляре.

Как нет тебе ни званий, орденов,
ни волкодавов, ни овец паршивых.
И ты один и едешь одинок –
одним из одиноких пассажиров.

Зубрит напротив девушка конспект
про «манипулятивные уловки» –
она сгорит за это на костре –
ты молча изучаешь заголовки…

…а ей бы жить с тобой на берегу,
отгородившись высоченной дамбой…
Роняя сигарету на бегу,
от контролёров ломанёшься в тамбур.

В его нутре холодный термояд,
стальная дверь грохочет по-сезамьи.
Две сигареты выкуришь подряд,
чтоб пиво стало горькими слезами.

Задумаешься вдруг: какая жуть.
Всё вереница случаев нелепых.
И ровен час, и бесконечен путь,
и стук шагов таких же безбилетных.

* * *

…Та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та.

Денис Новиков

Громоздя одинаковых дней череду,
и вчера, и сегодня, и завтра иду
на работу восьмичасовую.
Провоцируя утренний конъюнктивит,
я ночами не сплю – только делаю вид,
что не мыслю и не существую.

В этом нет никакой философии, ни
разумения – всё бестолковые дни,
вековое подполье, скорее.
В макрокосмосе вечно спешащий микроб,
на работу – с работы, в метро – из метро,
взад-вперёд на пинболе сабвея.

Гулкий марш мегаполиса бьёт по шарам,
приближение поезда – «Но пасаран!» –
человек человеку – пехота.
И врагу не сдаётся вагон концевой –
ни в кольце окружения на кольцевой,
ни под шквальным огнём перехода.

Из подполья – в подполье, с избытком и без –
умещается жизни нехитрый процесс
в небольшую трёхсложную виршу.
Но не пишется мне, как «не пишется мне»,
и уже не пишу – только вижу во сне,
что не брежу и не
ненавижу.

* * *

Чего-то там себе вообразив,
Как будто бы находишь оправданье
Тому, что нехорош и некрасив,
Незваный гость, бесчисленный татарин.
Уверуя в своё «чего-то там»,
Качаешься как тополь на обстреле.
Идёшь на свет – и только чернота
В твоих зрачках становится острее.
Как будто бы всегда идёшь на вы,
Рискуя головой под лопастями.
Идёшь тропой поганой татарвы,
Явившихся незваными гостями.
Подкатывает к горлу каждый шаг,
Бьёт по зубам оскоминой палёной.
Как будто бы идёшь на брудершафт
Со всеми незнакомками района.
Сбиваешься и всё-таки идёшь.
И снова повторяешь, повторяешь:
Семь раз поверь, однажды подытожь –
Прекрасна жизнь, бессмысленна твоя лишь.
И только для тебя, для одного,
На стороне «не наших» и «не ваших»,
Среди людей, не ждущих никого,
И никого, тем более, не звавших.

* * *

искалечив своё эго
вырубаю себя в ноль
не надейся понять это -
я не буду опять мной

не вернут ни одни пьянки
эндорфинов пустых трат
был я с крыльями – твой ангел
а теперь мне сам чёрт – брат

ЗНАКОМЫЙ

На хэппи-завтраке в Макдоналдсе
Прохладный новенький кондей
И трезвенников держит в тонусе,
И как бы всё как у людей.

Недалеко, под сенью лиственниц,
Под гвалтом городских утех,
Томится погребок милиции
И молкнет незаконный смех.

И по утрам, тенями мрачными,
Размяв китайское тряпьё,
За насыпью стоят с собачками
Косноязычное бычьё.

В проулке с заводскими мачтами
Уж слышен поднебесный мат,
И труб ремонт, ещё не начатый,
Вползает в скверика квадрат.

И по утрам – проснись и вешайся,
Урвав еды в вощёный лист,
И всухомятку не наевшийся,
Как мерзок я и неказист.

А слева, у дверей с табличками,
Туристы бодрые галдят,
Какой-то трезвенник улыбчивый
Молчит, упёртый негодяй.

И по утрам, спонтанной придурью
На фоне менеджерских рях,
Мужской затылок, гладко выбритый,
Застыл как вкопанный в дверях.

И быстро, прошмыгнув меж трезвыми,
Мы по случайности, вдвоём,
Давясь ухмылками скабрезными,
На задней лестнице встаём.

И «примку» с дембельскими байками
Стоим, придирчиво цедя.
Кепарик на подкладке байковой
Готов ответить за себя.

И с очевидным отвращением,
Смотря на рацию с ремнём,
Не вижу смысла ни в общении,
Ни гомосапиенса в нём.

Как будто доблесть бесполезная
Скакать, не выпив с бодуна,
Моя высокая поэзия
Ему и нахер не нужна.

Кепарик за ухо заломленный,
Как астролябия ослу,
Служивший где-то за Коломною,
Теперь освоил и Москву.

В моём подгузке зреет паника,
С народом связь мою поправ.
Но ты не прав, охранник паркинга,
Не знаю, в чём, но ты не прав.

ОЧИРК
дирол с ксилитом бодрит
девочка становится маленькою и злою:
уходи
уходи – говорит –
не стой под стрелою

ты на грабли готов – говорит – наступать ежечасно
головою ломая преграды
иногда надо чаще встречаться
зачем – говорит – надо?

какая разница – где
какая разница – с кем
водка с утра или вечером кофе с оладьями
повторять в беспричинной тоске:
мы в ответе за тех с кем как будто поладили

эта девочка прыгает с крыш
аккуратно
чтоб не сразу разбиться
ты о чём – говорю – говоришь?
как говорится

уходи – говоришь? всё – говоришь?
прощай – говоришь?
верю
я захлопну тебя – говоришь –
дверью

так ли я понял тебя?
хочешь не знать меня больше?
значит уйду:
из октябрят –
в бомжи

вот тебе цирк жопито
вот тебе всепрощение и понимание
мне не поможет никто
это болезнь – графомания

трупная свежесть бодрит
девочка прыгает с крыши
уходи
уходи – говорит –
я тебя ненавижу

ТОМУ, ЧЬЁ ПРОЗВИЩЕ – ПИИТ

Забудь же все земные погремушки –
Ты лиру под расписку получил.
Лев Болдов.

Стихи твои стихеют и стихеют!
Стихеют не по дням, а по часам.
Отдался упоённому стихелью –
Равно, что поясницу почесал.

Забудь про поясницу! Паяцни-ка!
Паяцница, властительница мечт
Перед тобой паюсно возникла –
Стихвастайся, стихи хватай сиречь.

Да. Это музка, мерзкая как уксус,
Тебе стихоприкладствовать велит.
А ты в углу, с тетрадочкою скуксясь,
Противно именуешься – «пиит».

Но твоему никто не внемлет писку,
И сам Творец в тебе не видит толк.
Он Льву доверил «лиру под расписку»,
Тебе, увы, достался молоток.

Вольно ж тебе кудахтать душегревно,
Когда вокруг «немотствуют уста».
Лишь спящая одна стихотворевна
Писклявит про каких-то «три перста».

Ах, «триппер ста» – убийственный диагноз,
Поставленный такому, как и ты,
Чтоб не вставал, по горло навиагрясь,
При виде мерзкой музки из мечты.

Ведь ты мечтами доверху напичкан
И розовым фантазиям не чужд,
Что некая стихозная стихичка,
Прочтя твою стихическую чушь,

Воскликнет: «Боже мой! Я возгораю…»
И рухнет без сознания навзничь.
Ведь ты, бумагу тоннами марая,
Лишь этого пытаешься достичь.

Карабкаться на гору стихоплётства
Поэтишке стихилому как ты
На удивленье весело и просто,
Пока в почёте пошлые шуты.

Но если настоящее искусство
Накроет твой стихуевый поток,
Дождись, когда опять вернётся музка –
Тогда и пригодится молоток.

* * *

…всемирный запой,
И мало ему…

Сан Саныч Блок

 

Как ныне взбирается куча дерьма
отважным Сизифом на гору,
по коему девки съезжают с ума
в студёную зимнюю пору;
как в жопу упоротый гером торчок
страдает геронтофилией
и старый щербатый житейский толчок
в каптёрку несёт балерине…
Я мог бы об этом забацать стихо
в какой-нибудь рифме поплоше.
Но ты говоришь: а хохо не хохо? –
такое теперь не положено.
А я говорю – это всё ерунда,
что ты говоришь «не положено».
Тебе – говорю – не положено, да,
дрочи – говорю – на Волошина.
Дрочи – говорю – на Асадова Э.
а коли спонсируешь денег –
доставит тебе и т.д. и т.п.
какой-нибудь нафиг… Воденников.
Ты будешь доволен… А я задарма
пижжю на Арбате галимо
про то, как взбирается куча дерьма
до пятой вершины Олимпа.

ХВОРЧЕСТВО

Порою просто от безделья,
А может быть безделья для
Куделю рифмы целый день я
Во век вседенного делья.

Порою аж до одуренья –
Мозги съезжают набекрень:
Я дею редкие творенья –
Выходит редкостная хрень.

the flam­ing corpses

вот так родился человек и умер
ни бумер по нему ни антибумер
уж не сыграют – ни эдита пьеха
ни три аккорда хриплого морпеха

а был всего лишь мальчик из тамбова
любил нью-йорк и ничего такого
ходил он тихим каспером из мульта
и также тихо умер от инсульта

и был другой – неведомый сусанин
писал жи-ши как древние писали
животное в бобруйск писал как в дале
но правила его не оправдали

и третий – строил точные эпюры
оттачивал гармонию де-юре
но обналичив алгебру де-факто
скоропостижно умер от инфаркта

ни дна как говорится ни покрышки
ушли как говорится в мир иной
поэты бля крылатые мальчишки
мне нравится что вы больны не мной

***

ТРУДНОЕ УТРО
(квинтина)

Когда в дела ныряешь с головой,
Что силы истощаются трудом,
Диван ищи на кухне угловой,
Коль хочешь не отправиться в дурдом,
И спать ложись, пока ещё живой.

Когда проснёшься всё-таки живой,
Хотя в желудке форменный дурдом,
И ты на утро с трудной головой,
И холодно в квартире угловой,
Займись хотя бы умственным трудом.

И коль передвигаешься с трудом,
Не двигаясь работай головой.
А если дом твой всё же не дурдом,
Найди немного жидкости живой
И на диван приляг на угловой.

«Мяч перевёл вратарь на угловой,
Хоть мяч был мёртвый (а вратарь – живой),
Достал его с чудовищным трудом –
В девятку бил противник головой!»  ̶
Футбол – чума, а вовсе не дурдом.

Какой же в телевизоре дурдом!
«Момент был голевой, но угловой…»
А ты лежишь ни мёртвый, ни живой.
Как силы истощаются трудом,
Когда в дела ныряешь с головой! …

как бы сегодня я не такой как завтра
будет фигово хочешь приду потешу
дам почитать самоучитель САПРа
только прошу сделай себя потише
так ли французски эти твои парижи
так ли круты эти толпы упущенных принцев
мне наплевать лишь бы видеть тебя пореже
дома сижу и починяю примус

мой заповедный дао примерно задан
те же пейзажи там же и рожи те же
твой же всегда внезапен да только захрен
мне наплевать и т.д. (см. выше)
впрочем чего-то не прёт на дальнейшие вирши
у суггестивной лирики скверный привкус
типа без мазы такая любовь на перше
в общем сижу и починяю примус

вот уже больше полжизни кривым зигзагом
нафиг прошло и ничерта не брезжит
шарюсь как тот чудаковатый писака
тот что прое… и ключи и пенсне и иже
мне до него стало гораздо ближе
чем до всего но прежде чем я откинусь
надо найти причину за коим лешим
всё же сижу и починяю примус

ты далеко не принцесса но в этом вижу
повод купить бухла и жратвы на вынос
ты извини я может не слишком вежлив
если сижу и починяю примус
а меня отвлекают

БОЛЬШОЕ ПИСЬМО ИЗ ЯЩИКА

Вот и опять в жанре письма с приветом
морщу лицо и напрягаю память,
делая вид, что не всегда при этом
вижу резон каждое слово править.
Время ползёт… – дальше и так понятно.
Скука, скажу, смертная – да и только.
Правда, подобие некоторого порядка
правдоподобно даже – а хули толку.

Ты извини за резкость, не мог иначе
это сказать – как-то само сорвалось.
Некто готов день изо дня ишачить
лишь бы начальство в офисе не совалось.
Я вот поладил с правительством и с начальством.
Как бы теперь поладить с самим собою?
Это бывает. Только, увы, не часто.
И проходит, как правило, вместе с запоем.

Я не о том, дескать, работы много,
дескать, сижу от рассвета и до заката,
жизнь вот могу – а восемь часов не мог бы,
невелика зарплата… Да что зарплата!
Раньше я думал – надо побольше денег.
Нынче я думаю – надо поменьше думать.
Глядя на то, как некто, куда ж их денет? –
Хули тут думать? Можно, к примеру, дунуть.

Можно купить квартиру/машину/дачу/
тёлку/компьютер/шмотки/кальян/мобилу/
тёлку ещё одну/пива/гвоздик на сдачу…
Выбиться в люди прежде, чем лечь в могилу.
Сделать себе карьеру в крутой конторе
от мерчендайзера до супервайзера, чтобы
осуществлять контроль за контролем контроля
по ликвидации скорой финансовой жопы.

Впрочем, прости, я отошёл от темы.
И ещё раз за грубость – не мог иначе.
Сидя в НИИ, мне-то какое дело? –
На инженерской работе ебу и плачу.
Глупо роптать, заламывая карманы.
Славная тут обстановка – тепло и сухо.
Вот остановка, столовка и пост охраны.
Прям санаторий, сцука!.. какая скука.
Скука кромешная – вижу одни руины,
храма наук обгрызанные стилобаты,
на проходной – плодовощной рынок,
и не смешно при виде смешной зарплаты.
Вот и стихи голодные стали и злые.
То ли сюжет жирных чертёжных линий:
зенки антенн в иллюминатор зырят
сверху на волны понта и рощу пиний!

Далее обморок некой летучей телеги,
хуева туча сюжетов – беда мне с ними!
Как бы успеть? – Знающие коллеги
быстренько и доходчиво объяснили:
как бы с утра то есть идёт работа
как бы всего ну так сказать кабинета
да? то есть то в режиме как бы цейтнота,
то в общем работы ну как бы нету…

Впору катать реквием по науке,
коль не в коня корм её пища.
Хочется в Коктебель. Говорят на юге
можно побыть поэтом, хотя бы нищим.
В гости зовут. Да, видимо, не приеду.
Старый уже и на подъём тяжек.
Может быть в среду? В студёную зимнюю среду?
Да, не приеду – скорее сыграю в ящик.

Стоит ли верить надёжности предсказаний?
Бек говорила – станет седой старухой.
Я говорю: «в ящик», хотя и знаю –
даже в НИИ можно ещё по слухам
что-то копить, например, на поездку в Воронеж.
Ящик – совковый. Ужели в него сыграю?
Спорный вопрос – ты ли меня схоронишь?
.….….….….….….….….….….….….….….….……

Кстати, о ящиках. Твой мне уже не нужен.
Ночью пишу реже, а сплю чаще.
Да и, небось, доверху перегружен
твой электронный-преэлектронный ящик.
Столько в него всякого спама и флейма,
что не уверен – буду ли я прочитан?
Впрочем, wi-fi, маленькая кофейня,
где подают фирменный капучино…

Так бы и рад тешить себя обманом.
Хочешь, не отвечай – не трать трафик.
Чё я там щёлкаю клювом в своём карманном?
Лучше и не читай – сотри нафиг.
Нафиг слова, нефиг писать письма.
Всем ведь известно – письма писал Бродский.
И с тех пор все у него пиздят,
видимо век нынче такой – блядский.

Экий народ! – пишут чего-нибудь, типа:
«лучше и не читай» – в конце текста.
Также и я – нет бы раньше сказал, скотина,
что пишу ни о чём – так хотя бы честно.
Время сворачивать этот предлинный свиток.
В общем, живу как прежде, вполне нормально.
В общем, всего-всего. Best regards.
Postscriptum:
пусть это останется между нами.

<2006–05-07>

(отрывок, должно быть…)

Сапожник строит сапоги. Гаишник
в машины тычет палкою. Домушник
шурует по квартирам. А бодяжник
бодяжит мелом чистый героин.
И все при деле. Только мой бумажник,
когда я возвращаюсь в свой гадюшник,
напоминает мне, какой я чмошник,
точнее грешник, впрочем, хер один.
Уж скоро осень

* * *
Как светлячки рассыпанных столиц,
Мы никогда не встретимся на карте.
У нас ночное небо на штандарте
Несуществующей страны страниц.

Там нет границ, не виден горизонт,
Не волокутся трассы монотонно.
Лишь ровное пространство монитора
Изъезжено прокрутки колесом.

Рычание и раздражённый лай
Из конуры охрипшего дайлапа.
Дай лапу, – говорю ему, – дай лапу.
На счастье, на свидание онлайн…

Ни взгляда, ни касания руки.
Скрываем за день выцветшие лица.
А в небе рассыпаются столицы,
Как брошенные в пропасть светлячки.

~ ~ ~

это всё для тебя идиот
если ты понимаешь боль
то она никогда не уйдёт
и останется только с тобой
потому что она и ты
потому что ты и она
потому что вы оба рты
потому что вы обана
совершенная девочка-боль
ненавидит системы слов
о любви и твою любовь
ненавидит сильней всего
ты и сам ненавидишь то
что касается всякой любви
как любой из себя лингвист
ты живёшь за закрытым ртом
ты глазами общаешься с ней
ты стараешься сделать так
чтобы стало ещё больней
и она отвечает в такт
вы смущённо отводите рты
потому что ты и она
потому что она и ты
не похожие нихрена
не похожие ни рот-в-рот
ни валетом ни тет-а-тет
но вернее любых антенн
это всё для тебя идиот
это зарево в три окна
разлинованных в три ручья
где единственная она
болевая твоя ничья

НЕ ТЕЛЕФОННЫЙ МОНОЛОГ

…так и сказал бы: «Нечего, мол, жалеть.
Дребезги, дрязги, депрессняки, простуды…
Всё относительно. Знаешь, и флажолет
может порвать некогда крепкие струны.
Нервы, конечно, – нервы порвать, хотя
это ведь тоже не лучшая из метафор.
Жопу порвать, башляя на свой ништяк,
можно. А можно взять и послать всё нахуй.
Что, в общем, и сделал. Горжусь собой.
Ссусь кипятком, вирши свои читая.
Дома сижу. Даже в ларёк слабо
выйти за пивом – настолько погода чудная.
Вот и сижу, заблудившийся капитан.
Крысы – на берег, и саботаж на судне.
Просто сижу и думаю – как ты там?
И сочиняю – чем далее, тем абсурдней.
Знаешь, я думал, что это пройдёт. Не столь
быстро, конечно, но и не надо быстро.
Просто твержу себе: возле окна не стой –
чтобы не стать соучастником санта-убийства.
Окна вмещают толпы санта-убийц.
Вкрадчиво, вкрадчиво шепчут: шагни, шагни же
сразу из всех реестров, счетов, таблиц,
главное – из записных/телефонных книжек.
Ну а когда накатит ещё волна
безапелляционным memen­to mori –
вспомню о смерти, стоя возле окна,
думая – как ты? и глядя в открытое море…
В море асфальта. Слушаю странный шум,
издалека похожий на шум прибоя.
Знаешь, мне просто хотелось побыть с тобою…»
…так и сказал бы. Но не сказал. Не скажу.

НЕ МОНОЛОГ

А знаешь, к чёрту нытьё со словами «а знаешь» –
ведь если бы так и было – зачем слова?
В прицеле таких как ты благородных снайперш
тоннель метро черней, чем ночной Саланг.
Конечно, если бы в цирке работал мишенью,
то так и сказал бы: «Нечего, мол, жалеть…»
в виду имея размеченный бронежилет,
натянутый трос и крепкую лонжу на шею.
И намертво лучше запутаться в бестолковых
конструкциях из перекладин, трапеций и лонж,
чем в нафиге без страховок и подстраховок
завязнуть под грифом «с чего начинается ложь».
Она начинается с пафосного «а знаешь»,
с безумного приступа призрачных крепостей,
с тех пор, как стал ахинею нести как знамя,
сшибая древком вопли о красоте.
А ты ни разу ко мне не придёшь на свиданье.
Напрасно гадать по гудкам – придёшь / не придёшь.
Не вытяну длинный – конечно, твой номер занят –
и ты, не сбавляя свой – извини – треньдёж,
взведёшь на узоры трещин в бетонной кладке
глаза с зарядом кокетливых «сайонар».
Как в старой феньке – «купи да купи слона»,
и с ним попробуй ужиться в посудной лавке.
Придётся сигать с трапеций, нырять с карнизов,
когда полетят кирпичи с крепостной стены,
а в небе забьёт хвостом грузовой стрелы
твой чокнутый генератор случайных капризов
с его парадизом и радужными дворцами,
плантациями бабла на полях чудес…
В последний раз тебе говорят – не лезь,
твои через край заносы уже достали.
Не лезь ко мне с телегами «о прекрасном».
Насколько в твоей «красоте» очевидна фальшь –
настолько мне не стоит и напрягаться,
ломая комедию лыжами об асфальт.
А знаешь, клёво, когда абсолютно похрен,
какую поставить точку в своём конце.
Ведь ты ко мне не придёшь даже на похороны –
и это хороший повод не быть как все.

МОНОЛОГ

И снова, и снова: да как ты? да что ты?
Живу, – отвечаю, – ты, что ли, не видишь?
Не сходятся карты, не сводятся счёты,
Балкона нема – не покуришь, не выйдешь.
Ведь это считается «всё как обычно»?
А ты-то, конечно, в режиме аврала?
То сыпется соль, то кончаются спички…
Ну да, представляю. И это бывало.
А я не люблю перемен. Перемены
Проходят бесследно. (Следы не проходят.)
И чтобы уйти от разрухи и тлена,
Стараюсь подольше сидеть на работе.
Но вечный бардак и развал по квартире –
Ведь это не повод для евроремонта?
Мне эти понты никогда не катили.
Сижу при лучине. Читаю Бальмонта.
Кидаю свой невод, латаю корыто.
И правильно пишут Ефрон и Брокгауз,
Что это «душа», понимаешь, пробита,
И вечный погром называется «хаос».
Но чтобы такую затеять уборку –
Уж точно не метил пока в генералы.
Тебе-то смешно, ну а я сука гордый,
Не раз эта гордость меня согревала.
Вот выйду, бывало, да как не бывало
Пройду по бульвару туда и обратно.
Сначала туда – там такого навалом!
И снова обратно – навалом и ладно.
Смеёшься? А знаешь, я даже не верю.
Но помню и жду. Трепещу, уповаю.
Кидаю свой невод, считаю потери.
Да ты понимаешь. Да с кем не бывает.


* * *

М.Б.

в вечернем шёпоте столицы
в гремучем поезде метро
на станции остановиться
тебе рассказывая про –
не важно что – а лучше ты мне –
как мы валяли дурака
и под гитару пели в дымной
курилке нашего ДК
ты говори – я буду слушать
тебе всё ясно и самой
мне нечего придумать лучше
чем проводить тебя домой
на улице железный холод
но твой подъезд недалеко
и ты единственный психолог
из нашей разношёрстной Ко
а мне действительно паршиво
и разговор сегодня наш
необходим – берём по пиву
взбираемся на твой этаж
ты говори – немного позже
я всё пойму и восприму
быть клоуном с убитой рожей
невыносимо самому
искать нелепых оправданий
чтоб продолжать свою хандру
вбивать в коробку с проводами –
в собаку/яндекс/точку/ру
стихи на твой почтовый ящик –
враньё как минимум на треть
покуда ищущий обрящет –
уже успеет расхотеть
да ты не слушай – ерунда всё
ведь тайны не было со мной
теперь и вовсе не удастся
тебе всё ясно и самой
я никудышный конспиратор
и обречён – как ни пиши –
висеть забытым копирайтом
на форуме твоей души

ТАК Я ЗНАКОМЛЮСЬ НА УЛИЦЕ
О, Венера, с обложки сошедшая модной,
Ты меня возлюби наглеца.
Я не буду гадать, сколько весит сегодня
На тебе облицовка лица.

* * *

Сколько уже натикало
Мне без тебя минут.
Словно с похмелья дикого
Клёны листву взметнут.

Ветры глаза не высушат,
Не ослепит рассвет.
Мне для чего-то высшего
Высшей причины нет.

Были невзгоды личными,
Вечными довершу.
Память сырыми спичками
Водит по черкашу.

Листья метут по краешку
Вымокшей мостовой,
Пальцы бегут по клавишам
Встретиться вновь с тобой.

Слух обострён закатами,
Слушая скрип окна,
Будто твердит закадровый
Голос, что ты одна.

В этом промозглом вечере,
В этой сырой листве
Тоже невзгоды вечные
Строишь самой себе.

Я раскачаю маятник
С маленькою луной,
И загорятся смайлики
Только тебе одной.

Чтоб золотыми волнами
В каждом углу твоей
Самой дождливой комнаты
Стало чуть-чуть светлей.

* * *

Всё будет хорошо – мужайся, бедолага,
Себе ли втолковать, её ли убедить?
Любовь до гроба так прочней любви до брака,
Как древний мавзолей с табличкой «не будить».

Ведь там хрустальный сон, ресницы в зазеркалье,
Паноптикум чудес метёт из решета,
Все вещи по местам, лишь нет одной детали -
Свидетельства, что жизнь напрасно прожита.

Не мой ли это сон, растаявший в потёмках,
И солнышко моё в сиянии каком,
Тихонько на плече уснувшая котёнком,
Способна в эти сны подглядывать тайком?

А за окном луна на помеле метели,
И миллион причин проснуться чуть заря,
И кофе с молоком поставить у постели,
Пока так крепко спит любимая моя.

СОН

А мне вчера приснился сон,
Что я, как будто паладин,
Опять пришёл под твой балкон,
В тебя как будто бы влюблён.
Совсем как будто бы один.

Но тут подъехал паланкин,
А в нём была – конечно ты.
Широкий чёрный палантин
Так шелковисто поглотил
Твои волнистые черты.

И я, как солнечный удар,
Твоё дыханье ощутил.
И вмиг пропал мой речи дар,
Так что великий Божидар
Меня навряд ли бы простил.

Ты посмотрела мне в глаза.
Я не забуду этот взгляд.
Он, как целительный бальзам,
Меня мгновенно пронизал
Сильнее голоса наяд.

Затем вошла в свой павильон,
А я стоял ни жив, ни мёртв. –
Во мне горел горячий горн,
А в голове горланил горн,
И содрогался каждый нерв.

Но, в павильоне ждал тебя
Солнцеподобный чичисбей.
И безутешно восскорбя,
Конечно понял сразу я,
Что не плэйбой я, а плебей.

Зачем же мне святой Грааль?
О, мой решительный палач,
Хватай скорее свой палаш,
Руби на части мой шалаш –
Мне в шалаше уже не рай.

Но, это был всего лишь сон.
Ведь я отнюдь не паладин,
И ни в кого я не влюблён,
Живу я умиротворён
Совсем один, совсем один.

ПОЧТИ ПЬЕСА

На обоях – цветы. На обоих – одежды.
Снова он и она. Снова та, снова тот.
Две души не поймались в любовные мрежи –
То ли он без неё, то ли наоборот.

То ли ей всё равно, кто такой этот некто,
То ли он не такой. В общем сети пусты.
Снова он и она – два бессвязных объекта.
На обоих – одежды, на обоях – цветы.

* * *

Типа лирика, типа напевы,
идиллическая болтовня.
Твой мол/чел не гуляет налево
*патамуштаесьтыуминя*

Так ему – пирожок и медалька,
а тебе шоколад и коньяк.
Твой мол/чел – воплощенье клондайка
всмысле прынцев на белых конях.

Всмысле, ты – воплощенье клондайка
*типафсёштоесьтыуниво*
Обращайся, точёная чайка,
в огнедышащее божество.

Восхищай недоразвитых панков,
как на сцене костры запалишь.
Ты не чайка, не лазерный ангел –
ты лесная летучая мышь.

Под его раболепное соло
чёрно-жгучие крылья топорщь.
Но запомни: отпетая сволочь –
всё же лучше, чем преданный борщ.

И забудь. Одиночество в танце
ослепительней вспышек огня.
«Fire show sailed off into the sunset…»
…типа лирика, типа фигня.

* * *

Ты ослепительна и дико колоритна,
Не менее умна, хоть и не боле,
В душе тепла, как мощный калорифер.
Готов признаться – я тобоюголик.
Мне даже нравится, что ты больна не мною,
Что на всю голову клинически больна.
И сам страдаю болью головною
Я от тебя сильней, чем с бодуна.

ДО ЧЕГО УМНА ТЫ

Наш первый состоялся диалог –
Когда, не помню, но давно когда-то.
Ты только рот открыла – я не смог
Не удивиться – до чего умна ты!

И первым словом был я поражён
Как грохотом взорвавшейся гранаты.
Зачем, дурак, полез я на рожон,
Ещё не зная, до чего умна ты.

Заправскому подобно хохмачу
Хотел сострить про поликарбонаты,
Но вдруг подумал – лучше промолчу,
Ведь я тупой, а до чего умна ты!

Ты посмотрела на меня в упор –
Застыл я как в равнении солдаты.
Я недоумеваю до сих пор,
Откуда появилась столь умна ты?

Когда при всех у друга своего
Заимствовал я чирик до зарплаты
И вслух ты не сказала ничего,
Я сразу понял, до чего умна ты!

А вскоре я и рядом кореша,
Вскорёжив лихо, ползали в уматы.
Лишь ты портвейна с пивом не мешав
Слегка качалась – до чего умна ты!

Потом я пел не в ноты как всегда,
Играл не в струны и ругался матом,
Мешал безбожно трёшку и Агдам,
Всё прозревая – до чего умна ты!

Ты – обе – посмотрела на меня
И – в унисон – сказала витиевато,
Что нахрен задолбала эта бня,
Но так по-умному – ишь, до чего умна ты!

А я тупой, коль даже протрезвев
Я путаю свои координаты
И удивляюсь – ни хрена себе –
Не путаешь ты – до чего умна ты.

Ну где ещё? в кунсткамерах каких
Встречаются такие экспонаты?
Я раскричу повсюду этот стих,
Чтоб все узнали – до чего умна ты!

ОНА БЫЛА В ТАГИЛЕ

Под стенами Кремля типичная эклога,
но что-то в голове стучит как метроном –
куда мне до неё! – она читала Блока
и верно знает толк не только в нём одном.

Мы были на траве в лежачем положенье –
она и я. И Блок, что раньше с нею был.
Я чувствовал себя Василия блаженней
и томно созерцал её изящный тыл.

Она казалась вся такой парадоксальной –
в разрезе чепухи ни слова в простоте.
Смотрел я на неё, как тот чувак сусальный,
и таял на глазах, как сахар на плите.

Куранты семь часов пробили с верхотуры.
Я думал: вот чуть-чуть – и будем мы на «ты».
Но не врубался я в предмет литературы,
она же на футбол плевала с высоты.

Я начал про хоккей – я думал, это ближе,
про бокс, про биатлон и формулу один.
Но что ей до того! – торчат из печки лыжи.
Похоже здравый смысл закрыт на карантин.

Я сделался тосклив, как флегматичный Ослик,
уже не находя её прекрасный пол.
И понял я, когда часы пробили восемь,
что нет Прекрасных Дам.
Пойду смотреть футбол.

медные трубы

труба №1

незачем жить чтобы дышать свободней
некогда ждать времени ничерта
завтра нельзя можно только сегодня
завтра нельзя завтра нужно вчера
значит крути шарманщик свою шарманку
значит иди не спрашивая куда
сказка о том как шаман разлюбил шаманку
будет тебе ты правильно понял да
будет тебе думай давай о хорошем
будет тебе и праздник и город-сад
некогда ждать ты в этом смысле тоже
слышишь потусторонние голоса
кто вопреки старым душевным травмам
снова под рёбрами может произрастать
каждый шарманщик тоже имеет право
каждый шарманщик тоже желает знать

труба №2

годы шли и талдычили всё об одном
в этом мире ты выкован слабым звеном
и с тобой тугоплавкие цепи
не потянут ни тонну ни центнер
ни к труду-обороне ты не был готов
ни к суду и боялся кипящих котлов
на кого-то надеялся только
а теперь не боишься нисколько
а теперь в невозможности больше терпеть
не умея ни жить ни совсем умереть
лишь на пару часов а точнее
вообще ничерта не умея
ты приходишь с работы и делаешь раз
на звонки телефона орёшь пидарас
обосрись и забудь этот номер
пульс на месте давление в норме
ты становишься магом и делаешь два
на бумагу какие-то пишешь слова
о любви и томлении духа
и бормочешь и лыбишься тупо
ты становишься богом и делаешь три
лиргероям бросаешь приказы умри
разрушаешь миры в одночасье
ощущая как корчится что-то внутри
не похожее впрочем на счастье

труба №3

таким же как всегда таким как до и после
разбитым фонарём подсвеченный туннель
и ты не опоздал в своей последней просьбе
но всё трудней идти и видеть всё трудней
там чей-то силуэт в молчанье ледовитом
там чей-то город-сад и праздник но не твой
не внемлющий твоим отчаянным молитвам
твой самый лучший день прощается с тобой
прощается с тобой злосчастная шарманка
наигрывая то чего ты не играл
печальный плац-парад затворами прошамкав
теряется в горсти расстрелянных зеркал
прощай же навсегда ты вышел из тумана
и скроешься в туман фонарь не погася
сегодня ты украл шаманку у шамана
под рёбрами её с собою унося

* * *
Стану искать множество дней-странствий
Имя твоё – в небе оно громко.
Если тебя я повстречал – значит
Снова искать мне предстоит встречи.
Не угадал, что мне с тобой делать.
С первых минут я нацепил маску.
Если тебя я обманул – значит
Сам виноват, что до того страшный.
Целый словарь перелистать – мало,
Чтобы найти несколько слов верных.
Если таких я не нашёл – значит
В буквы играть я обречён вечно.
Впрочем, не так я нерадив, веришь?
Имя твоё я наизусть помню.
Если тебя я повстречал – верно
В этих словах что-то менять поздно.

* * *

Мы будем жить отвержено и чуждо,
Не знающие жизни ни одной.
За городом кромешная речушка,
Повальный ветер, илистое дно.
И временем порушенная дамба
Тебя со мною не соединит –
Рекла золотозубая гадалка,
Бесследно исчезая за дверьми.
Теперь я капитан, а ты пиратка,
Не верящая правилам игры.
Когда-то ты читала «Тропик Рака»,
А я считал кварталы и углы.
Теперь ветра причудливым пасьянсом
Раскладывают мачты, кливера.
Мы будем жить, покуда не приснятся
Два облака, уплывшие вчера.

Колыбельная для Леночки

Спи, моя хорошая, всё прошло.
Тени рощ берёзовых наших дней
Листьями осенними занесло,
Тропы стали дикими, даль больней.

Спи, моя заветная, этот мир
Нас с тобой не стоит, не умея ждать.
Каждое мгновение, что вместе мы -
Лучше, чем желание загадать.

Спи, моя небесная, свет погас
Каждой малой звёздочки вперечёт.
Темнота кромешная, но у нас
На ладошке теплится светлячок.

Спи, моя любимая, будет явь
Лучше сна, но я тебя не бужу.
Чем разбитой лодкою – лучше вплавь.
Потому, что за руку я держу.

Г О Р О Д [ O K ]
что же такого такого в этом стремлении за
негде тебе потеряться — слева и справа столица
снизу и сверху столица только разуешь глаза
всюду уже папарацци всё начинает искриться
что за такое такое? — ни отвернуться ни скрыться
здесь куковать остаётся думая всё об одном
что же тебе не летится курица — синяя птица
знаешь меня напрягает сыпать зерно под окном

можно всему научиться если учиться азам
дальше куда уже больше — надо бы остановиться
в каждом зарытом таланте был неофитский азарт
ляжет в амбарную книгу жизни пустая страница
что нам ещё остаётся? — между собою мириться
где б нахаляву разжиться аутентичным слоном?
нам бы договориться курица — синяя птица
знаешь уже напрягает сыпать зерно под окном

что ж — разворачивай ласты двинем тихонько назад
в этом дожде не удастся без фонаря утопиться
я ухожу из столицы типа прости меня за
что же ты медлишь? прощайся — так не должно повториться
это как в песне поётся где не ступала певица
компасом будет надежда — якорем канет на дно
ты перестала б мне сниться курица — синяя птица
просто уже напрягает сыпать на ветер зерно

птица ты синяя птица — жертва научного принца
ты переходишь границы это уже не смешно
сколько же можно лечиться курица — синяя птица
дура ты синяя птица дура ты всё равно
2007

<асталависта>

главное не смотреть вниз, да? (с) tbma

главное вовремя остановиться
либо готовиться выдти в ва-банк
бесповоротная асталависта
круче чем самый крутой монблан
ста альпинистов с неё снимали
тысячи так и остались тут
вечно ушедшие в экстремальный
пеший эротический тур

слабо надеется всяк висячий
слыша как бьётся внизу асфальт
взяв снаряжение от версаче
или от трансценденталстрёмальп
что забираясь в такие горы
если не бог то премьер-министр
и безупречный и дико гордый
и ни за что не посмотришь вниз

главное не облажайся парень
всеми зубами держись пацан
нет скалолазки с тобою в паре
чтобы хоть кто-то тебя спасал
можешь ругаться на тур-агенство
дескать попался не тот маршрут
если как следует оглядеться
может быть это и есть машук

может быть это финальный подвиг
лишь бы не рядом не вмиг не сплошь
с той до которой тебе не пофиг
ради которой ты так и прёшь
бесповоротно и бескомпромиссно
асталависта хуйня-война
если не сможешь остановиться
не остановится и она

* * *

Расставайся, не расставайся –
Не раскаешься ни о ком.
Лишь цветы в азиатской вазе
Задыхаются табаком.
Этот жуткий букет магнолий,
Предназначенный «той одной»,
Не подаренный ни одной и
Не разлуки тому виной.
Это годы твои грехами
Прожигания и простуд.
Это ты – неживой гербарий.
А цветы до сих пор цветут.

* * *

Столько времени даром, что некогда денег занять
На покупку слона одному закадычному вакху.
Сочинять небылицы забавнее, чем сочинять,
Отбывая в дежурной тоске вдохновенную вахту.
«Ледяной мотылёк оригами растаял вдали…» —
Крокодиловы слёзки невзрачной на вид поэтесски.
Ты уехала к маме — тебя я«достал, отвали».
Я курю у окна и читаю твои пээмэски.

Так иночь не усну, ипод утро напишется мне
Из подобного бреда всё втом же уклоне вещица,
Что чугунны рассветы, что бездны пылают в окне,
Итак много случилось, чего не могло не случиться.

Только я исподлобья брожу в непорядке вещей,
Как лунатик, словивший луну в комариную сетку.
Спят металлоигрушки, сосед изменяет соседку,
Усмехается эхо в прихожей гремящих ключей.
2009

* * *

Идиотство дешёвых драм
Примирения через бунт –
В каталоге «душевных травм»
Далеко не последний пункт.
Не ужиться – честнее врозь:
Маска гордости на лице,
Человек человеку – рознь,
Исключение – просто секс.
Клятва верности – не вопрос
Веры в лучшую из подруг.
Лотерея пойти вразнос –
Дело случая и разлук.
Бесконечная череда –
Только смена лежачих мест.
От сгоревшего очага
Остаётся – благая месть,
Торжество вечеров пустых,
Преступленье забытых клятв.
И дубеет любовный стих,
Будто в рожу забитый кляп.

the begin­ning of the end

Пустая телега уже позади…
Иван Жданов

Вот так обрывается всякий роман.
Любил – не любил, но, скорее, ломал
комедию. И обломался.
С трамвая легко пересев на трамал,
поймал бы приход под КамАЗом.

С утра, под струю подставляя висок,
терзаюсь вопросом – и хули не сдох
какой-нибудь пафосной смертью?
Всё-лучшие-годы накрылись пиздой,
копилки проёбаны с медью.

Уныло считая свои медяки,
копил на красивые материки –
купил волнорез у Харона.
Вернулся, сквозь зубы цедя матюки, –
на утро там тоже херово.

Роман обрывается знаком вопрос.
Трамвай, под собою не чуя колёс,
сшибает дорожные знаки.
Пустая телега летит под откос,
и, в общем-то – ну её нахер.
requiem for a dream

…волнорез от витрины отчалит
по течению радиоволн
волноводы похожи на чаек
расположенных вниз под углом…

наблюдал как одной амплитуды
когерентно восходят валы
типовой персонаж творч. этюда –
укротитель короткой волны

лир. герой – не герой абсолютно –
сочинявший стихи по ночам
он потом на причале безлюдном
волноводы свои проторчал

он потом заблудился забылся
завернул незнакомым двором
на работу забил и забился
с неким типом под ником х_а_р_о_н

чтоб за децл условных сестерций
до утра подогнал волнорез –
для доставки легальное средство
нелегальных лекарственных средств

и стихи стали много и сразу
и погода – не верится что
повело амплитуды и фазы
крики чаек и радиошторм

но ей-богу смешна передряга
типа requiem for a dream –
в синих сумерках светится драга
окуляром подзорных витрин

и х_а_р_о_н за базар отвечает
что обратно часа через пол
волнорез от витрины отчалит
по течению радиоволн…

* * *

Обнажают городские парки
лавочек прореженный оскал.
На портвейн наскрёбывают панки,
кто сегодня сколько нааскал.
Туса огребается на Чистых –
типа: «забухать на Чистяки».
Трутся две удолбанные чиксы,
в мусорке копая ништяки.

<Грозовым закатом коронован
вечер на исходе сентября.>

Я уже залился корвалолом –
и готов ответить за себя…

Чудится…

<откуда, неизвестно…
аромат цветущих орхидей…
и как будто музыка из детства…
Это Моцарт.
Вольфганг.
Амадей.>

* * *

Из фасадов, теней и опавшей листвы
Подворотни сложил пятитомник
Полумрак Патриарший, где мы нетрезвы
Допивали волшебный джин-тоник.

Будто гулкое время вечерних реклам
Оглушённо забилось по клубам.
И бутылка джин-тоника шла по рукам,
Тишину огибая по кругу.

Фонарели компании местных разинь,
Колыхалась дорога рябая,
Чёрный пруд расстилался невообразим,
Сонным плеском луну вырубая.

И казалось, ударивший северный шквал
Не захватит осеннего форта.
Лишь на память – лоскутья, небесная шваль -
Полумрак и скамейка на фото.

 

Сергею Геворкяну

И только смерть способна отрезвить…

Дмитрий Артис

Всё также не ко времени, когда
Ты к этой жизни намертво прикован
И оживляет мёртвая вода,
Любая смерть покажется приколом.

И снова не богат, не знаменит
Бог весть, куда срываешься с работы.
И кажется, ничем не заменить
Бессмысленной и тягостной свободы.

Куда ещё сорваться, если ты,
Не ко двору опять своё заладив,
Способен пить за ради всех святых,
Как все святые – грешников за ради.

От яростных прожекторов реклам,
От язвенного страха и бессилья
Спасаются святые по углам,
Чтоб только никуда не выносили.

От тщетности пегасовой возни,
От щедрости мидасовых юстиций.
И кажется, не ты один из них –
А им в тебе никак не уместиться.

У выбитой мишени ростовой,
Чей силуэт прицелом не опознан,
Что быть могло необщего с тобой? –
И думать поздно, и не думать поздно.

Осталось довертеть веретено
Хотя бы от аванса до получки.
Что было не тобой заведено –
Тобой теперь доведено до ручки.

До выхода – в себя не приходить
И не искать любви и постоянства.
Твоим стихам уже не прокатить
За оправданье гробового пьянства.

Теперь молчи, скрывайся и таи,
Чего-то там пройдя до середины.
Куда девались ангелы твои –
Не скажут никакие насреддины.

На веру несусветную твою
Потуги аки обре погибоша,
Когда тебя не в бронзе отольют –
А просто в подворотне отъебошат.

Кастетами железной правоты
Под гулким эхом каменных оваций.
Куда ещё сорваться, если ты
Пойдёшь на это – лишь бы не сорваться.

Приколотый расхожим ярлыком –
В колоде лет валетом тупиковым.
И кажется, что тот ещё «прикол» –
Всерьёз не посмеяться над приколом.

* * *

Кто не знает, что будет потом, –
обладает великою тайной.

Денис Новиков

Если сходу врасплох не застали
баррикады ночных билетёрш,
переход на Крестьянской заставе
перейдя Рубикон перейдёшь

До того, как влепить запятую
поперёк предыдущей строки,
аннулируй свою записную,
через станций летя островки

Ни казнить, ни помиловать не за
что тебя, что само по себе
и твоя одинокая месса
гадкой песенкой ноет в тебе

Как бы ни был на вид многогранен
винегрет нумерованных стен,
околесицей спальных окраин
занесён до верхушек антенн

Всё не так, потому что не всё так
соответствует в мире твоём
сновидениям спальных красоток,
оставляющих микрорайон

За решёткой рублёвского замка
с неким типом под ником Т‑о
в макинтоше и следом от знака
ГТО на груди у него

А твою записную косуху
в коридоре повесив на гвоздь,
самого отфутболят на кухню –
«чаю хочешь, хронический гость?»

Ты в ответ спину гордую выгнешь,
как бы плюхнешь судьбе на весы
неуклюжему «дуюспикынглиш» –
«По-славянски глаголешь еси?»

Хрен ли смыслит какая-то дура,
для чего поджигают мосты,
для чего под железное дуло
остряки подставляют мозги

Фоторобот эмоции, средне-
статистическая гюльчатай:
сочетай все приметы на свете
и запомнить её не мечтай

На гитаре своей идиотской
тарабань по собакам и хоть
донкихотствуй, хоть не донкихотствуй,
но на подвиги двигать погодь

Замыкает пути отовсюду
незатейливый домик с трубой:
«Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой» –
бьётся в тесной печурке ковбой

Не успеешь опомниться, чё за
распростёрся такой Куль Иссык,
как придёт за тобой Джефри Чосер,
чтобы вырвать твой грешный язык

И потащит обратно на стрежень,
и курсантов поставит на стрём,
и пройдя билетёрш и консьержек
ты сознаешься сразу во всём

Что пропойца, бродяга и нищий
что бежишь социальных систем,
что питаешься божьею пищей
ничерта не давая взамен

Что, глагола неведомый знахарь,
не боишься земного суда
лишь затем, что идите вы нахуй…
И заткнёшься, уже навсегда


мат

<ебанутый такой расклад
заебался писать стихи
заебали ебать мозга
злоебучие остряки

каждый сам себе пиздобол
да не ссы а иди вперёд
наебнулся и хуй с тобой
никого это не ебёт

я от гордости охуел
типа я александр блок
нихуя себе в цдл
разеваю своё ебло

но пизда подошла стихам
пароксизмы в один присест
заебали уже и сам
заебался уже пиздец>

 

* * *

Непогожий край и хата моя впритык,
Злополучный вид и окна выходят боком,
Вековой бедлам, к которому я привык,
Потому что быть не трудно, когда не богом.

Если сам грешил, что дело моё труба,
По душе ли, нет, себе выбирая снасти,
То поди ты знай, кто плотник, акто рыбак,
Золотых ли дел ты или заплечных мастер.

Отвела труба, я был на седьмом краю
От кривой любви с нелёгкой моей свободой.
Мне один дурак поведал, что я творю,
Я в глухом раю один не владах с погодой.

В неуютном сне, как будто в чужом дому,
Я взвожу глаза, от боли не взвидя света.
Как поверил Бог опять не в того Фому,
Так теперь Фома никак не поверит в это.
2015

* * *

не было бы горя да несчастье помогло
кто на дольнем поприще судьбу ни проклинал
времена меняются как цифры на табло
счёт уже неравный впереди полуфинал

пристальному взгляду уготовленный пейзаж
разговоры в рюмочных стихи по вечерам
что потом забвению из этого предашь
память переменная для всех величина

город на неве запечатлённый на смартфон
но его свидетели остались несняты
только в мелодраме где софиты с трёх сторон
не по-настоящему разводятся мосты

город на неве лишь утешительный предлог
клятвенных зароков неоплаченный кредит
в каменный капкан воспоминаний и тревог
не спеши любимая там всё ещё дождит

* * *

Золотокрылой нежностью в начале,
Чтоб на излёте пропадом пропасть -
Разлюбленных остывшими ночами
Терзает незалеченная страсть.

Но хоть до крови расцарапай спины,
Не бьются в такт уставшие сердца,
Тревожат мысли шорохом крысиным,
Что это не начало ли конца?

Непоняты, пусты и близоруки,
И не о чем, волнуясь, говорить.
Лишь сны, как комментарии к разлуке, -
Гуманный способ с нею примирить.

Студёной ночью сны разъединили
Друг к другу две прильнувшие спины,
Как будто целый Питер между ними
И до утра мосты разведены.

* * *

На меньшее не согласен,
По ветру пустил золой
Полгода в своём запасе,
С чего уходил в запой.

К какой-то сердечной дряни
Взывая по вечерам,
Я думал, что теми днями
Всё заново начинал.

Что вот уже целый месяц
Судьба у меня внаймы,
Что, с кем-то бывая вместе,
С собой не веду войны.

Пытался бухим тусовкам
Чего-то найти взамен,
Питался томатным соком,
Бодрился и розовел.

Закатами до рассвета
Работая над собой,
Я стал к середине лета
Прекрасен, как болт с резьбой.

На будущие полгода
Уже не искал добра.
Счастливого идиота
Таращило как бобра.

Гонг разума барабанил,
Отчётлив и нарочит,
Что так оно подобает,
Покуда не разлучит.

Был вечер. Скипал на дачи
Весь город, клубя столбом
Всё то, что послал подальше,
Когда завязал с тобой.

* * *

На большем пока не прерван,
Свой вешний запой прервал.
Четверг начинался первым,
С чего выходил в реал.

Пронзало грудную область,
Где контур значка крылат.
Полгода нетрезвый образ
Не вписывался в оклад.

Реал походил на самый
Тупой и бредовый квест.
Наутро блюя нарзаном,
Я мысленно ставил крест.

А вечером – новый опыт
По выходу из ума,
Из ряда насущных хлопот,
Насущных как смерть сама.

Полгода себя ломая,
Размалывая, давя,
Я стал к середине мая
Прекрасен, как смерть моя.

На будущие полгода
Планировал самосуд.
От правильного подхода
Спасители не спасут.

Бессмысленных ожиданий
Заканчивался резерв.
Вот так и помрёшь джедаем,
Джедая в себе презрев.

Был вечер. Гудели пробки,
Басами в пыли дробя
Всё то, что навеки проклял,
Когда повстречал тебя.

* * *

Уже предвестником пожара
Какой-то чуется дымок,
А ты беспечен, как лошара,
Хотя до ниточки промок

Под ливнем жалящим, осенним,
На грязной улице в ночи.
Не оттого ли так рассеян,
Ища пенсне или ключи.

Дверь заперта и окна чёрны,
Сколь ни насилуй домофон.
Домашний рай скатился к чёрту,
Мир сузился до двух окон.

Так то была не Божья милость -
Отнюдь не Божья, мать её -
Конкретно жизнь переменилась
Приставив к горлу остриё.

Твоё сокровище – под спудом,
Сим-сим закрылся навсегда.
То радости – делить посуду,
Когда закончилась еда.

Другой и рад бы обмануться,
Но ты до ниточки просох.
Минуты счастья не вернутся,
Обьятья не возьмут врасплох.

А ты спокоен, как лошара,
Как отрешённый альбатрос,
В огонь слепящего пожара
Ведя свой белый бензовоз.

* * *

Я позвоню прощёным воскресеньем.
В последний раз. Последнее «прости».
Но не «прощай». На сквозняке весеннем
Пусты слова, прощания просты.

Просты ошибки. Покаянны строки.
Надсадны мысли «всё начать с нуля».
Календаря отсчитывая сроки,
Не связаны ничем. Ни ты, ни я.

Я позвоню. Привычка ежедневна.
В трёхсотый раз. Трёхсотое «поверь».
Прощальным воскресеньем даже небо
Капелью наливается полней.

И бой стаккато по усталым нервам,
И обещанья вечная печать…
Мгновенна боль. Расплата ежедневна.
Весна – пора прощаться и прощать.

И наша тяжба многочасовая,
Как прежде, не продлится до утра,
Длиною пауз подразумевая,
Что мне уже действительно – пора.

Пусть этот вечер для того и создан –
Простить за всё. Но время истекло.
И хлещет по лицу холодный воздух,
Целующий разбитое стекло.

9.03.2008.

 

ОКТЯБРЬ
Был вторник понедельника скучней,
Аналогично вышколенный крайне.
Да и среда не будет многогранней
Других как близнецы похожих дней.
Какой, скажи мне, толк в календарях?
Зачем рисуют числа разным цветом,
В то время как октябрь одноцветен?
Скажи, какая польза в октябрях?

Не утешай, что, хоть «унылая пора»,
А сплошь кругом «очей очарованье».
Аллитераций впредь не напевай мне
Подобных под гитару у костра.
Я вижу, дождь всё время моросит
В окно. А ты ответишь мне: «Не ново,
Как песня, где штрафуют Иванова.
Старо как мир. БГ меня простит».

Скажи тогда, зачем же птичьих стай
Летят на юг стремительные клинья
Из плена сплина в поисках бессплинья?
Я журавлём хотел бы тоже стать…
Ведь я давно не верю октябрю
И небосводу пепельного цвета.
Меня согреть лишь может сигарета,
Да вот беда – забыл, что не курю.

 

Из цыкла «ФИОЛЕТОВЫЕ УШИ»

Семён Семёнович Семёнов
Пятнадцать лет не ел лимонов.
В то время, как его сосед
Их ел уже пятнадцать лет.

деньрожденья праздник децтва
деньрожденья грустный праздник
что ни в пестне ни поётся
ни описываецца

мы считали мы считали
наши свечки сосчитали
логарифмы
интегралы
триждысемь – двадцатьодин

к нам пришли такие гости
что ни встать ни отмахаться
принимайте нас на праздник
начинайте угощенья
то ли это глупый пингвин
то ли это гад ползучий
то ли сорок негодяев
с ними дядька черномор
(открываю – это танк)

пили водку
пели птицы
деньрожденья
праздник праздник
приходи к нему лечиться
тридесятый раз подряд
(а потом лечить других)

а потом пойдём на танцы
поиграем в НЛП

вот и всё стихотворенье
от забора до обеда
вот и вышел человечик
двадцатиодного лет
мы писали мы писали
наши крыши укатили
паздравляюсднёмрожденья
весилится вся страна

[не_знакомка]

По вечерам…
<Сан Саныч Блок>     Нина Искренко

наутро
с трудной головой
мечтая о бутылке пива
в районе берега крутого
предпочитаю
под трамвай

…итак
она звалась
<стандартно>
котёнком     рыбкой     и т. д.
в прелюдиях была инертна
и всё клонила
не туда

тогда я взял высокий штиль
и закатил чего-то вроде:
я вижу берег
(are you ready?)
и очарованную даль

нашёптывал любовный стих
она кивала очень мило
но нихрина не разумела
и прятала рояль в кустах

когда закончился графин
прямую речь направив прямо
она сказала:
«вы профан!»
и уплыла в тумане примы…

варкалось
хливкие шорьки
держа осанку вышли в люди
я вспоминал о юной леди
считая мелочь у ларька

[не_маша]

как славно позабыть о нашей
сегодняшней
уже вчерашней

случайно позабыть о встрече
а говорят что время лечит

склероз-склероз
где ваша сладость
где ваша томная

забыл…

…итак
она звалась не_машей
я помню
очень может даже
её
не только
не любил

но и в глаза не видел
трезвым

чего я там не видел
трезвым

да если б и увидел
трезвым

то сразу впал бы в немоту

а так
дурная жизнь в цвету
и романтическая тайна
слились в таинственную дуру

какой тут нахрен хэппи-энд

[про красную-шапочку]

шла красная-шапочка по шоссе и сосала сушку.
ну, и встретила, как говорят в таких случаях, серого-волка.
волк, так, подходит к ней, трогает, так, за плечо, говорит «послушай,
вот чего ты тут всё ходишь, чего-то всё сосёшь, а всё без толка?»
возмутилась красная-шапочка, говорит «детка, ты из какого пент-клуба?
типа, давай, – говорит, – покажи, как надо – правильно и с толком».
ну, в общем, ничего у неё не получилось в итоге с этим «волком»..
ну, в общем, так, как-то всё, тупо..

МИР ТРУП МАИ

…ко мне мой старый труп не ходит

/
какой чудесный труп
ты видишься во сне
с коробкою конфет
на белом лимузине

я выхожу в окно
и документа нет
что я иду как личность
(а не мудыга какой-нибудь)

вот говорю пропал
вот говорю пропан
за пару цитомол
полцарства на корню

приходит комиссар
и начинает:
труп
куда тебя несёт
куда тебя девать
(хоть что-нибудь скажи)

//
старый труп
старый труп
старый труп стучит в окно
старый труп идёт ко мне на помощь
отчего
отчего
отчего так хорошо
оттого что он приносит овощ

///
дикий овощ
что ж ты вьёшься
над моею
кладовой
ты мятежный
не найдёшься
только в гуме
есть
покой/портвейн/шампунь/матрёшка/бдительность/прейскурант
(нужное подчеркнуть
при выходе из ПОСЛЕДНЕЙ двери)

////
аутопсия
хоть слово дико
но я подвоха не боюсь
кругом такая старина
кругом такие перспективы
простор для творчества какой
вначале надо бы догнаться
и вот тогда уж похохмим
(ещё посмотрим кто кого)

сегодня труп
а завтра я
сегодня деньги
стулья завтра
я тоже не был <в пнд> на балу
но повод был
о чудный труп

/////
о труп
прими как дар
смирение
когда
на перекрёстке всех <нрзб.>
вдруг возгорается <нрзб.>
(какая бля патетика..)

сей скорбный труд
мой скромный труп
мой чудный труп

* * *

то ли старка то ли он
опрометчивости ломтик
сдую пыль со всех сторон
аналитик – а нальёмте‑к?
всё что было – поделом
дотянуть бы до диплома
нахуя шизе диплом
если есть трава у дома
нет меня на свете нет
и на рите тоже нету
есть студенческий билет
убедительного цвету
где рабиндранат тагор
откопал такое имя
я не знаю до сих пор
но прикалываюсь им я

 

ПОСЛЕ ГРОЗЫ, МОМЕНТАЛЬНОЙ НАВЕК

А затем померк рассудок,
Хоть светлее стало ночью,
Чем грозою озарённым
И дождливейшим из дней.

Встряли здания в грозу, как
В миллионы многоточий,
Как макеты из картона,
Кровоточа с кровель клей.

И когда удары молний
Перестали резать ветер,
И блеснула кисть сирени
В лунном свете напослед,

Воздух аромат наполнил
Иже с этим прежних летий,
А затем пришёл осенний
Нерешительный рассвет.

бухалочка

раз два три четыре пять
вышел водку погулять

вдруг охота выбегает
прямо залпом выпивает

пиф-паф ой-ой-ой
в жопу пьяною свиньёй

принесли его домой
оказался стекломой

2018

 

ТИПА ГЫМН

моим настоящим маёвским друзьям посвящается

Прячься не прячься хули
Прятаться от себя
В жопу острее пули
Пьяные векселя
Типа плати за то что
Весь не иссяк азарт
Лезет когда ни тошно
В голову всякий Сартр
Ты же своим друзьям же
Должен тройным столом
Иже тебя из ям же
Тянут со всех сторон
С тем что чудно и обло
Всяк не наедине
Эти родные ёбла
В том что и ты дерьме
В том что и ты виновны
Что по фронтам дворов
Вместе пия вино вы
Вместе ломали дров
Тянутся шибко-робко
Стрёмные времена
Будет Большая Взъёбка
Встанем к спине спина

* * *

Теперь доволен, генерал
Смертельных боен?
Никак, ты это называл
Своей любовью?

Огарок в сумраке твоём
Под корень срезан.
И ты глазами затаён,
Покоен сердцем.

Засеяв пулями войну,
Раскаты слушай.
И всё-таки оставь одну.
На всякий случай.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ГЕРОЙ

неизвестный герой будет образом собирательным
современным занудой с техническим складом ума
добропорядочным гражданином – простым обывателем
в общем во всех отношениях человеком приличным весьма

будет по жизни он зваться каким-нибудь севою
только в беседах с собой – как по паспорту – авессалом
рабиндранатович
и всю свою натурфилософию смелую
век вековать где-нибудь в офисе за столом

за которым столом будет кофем питаться и сливками
ведь с утра натощак нужно каждое утро спешить
на работу к восьми и уже без пятнадцати в свиблово
в котором конечно он вовсе не будет жить

а будет жить он в каком-нибудь южном бутово
всю как есть понимать природу – его мать
но вот только – по что – в три хуя – на работе – ебут его
вот этого вот ни за что не будет он понимать

и поэтому – тайно – в курилке – начнёт затевать революцию
за что прозовётся коллегами – командант эс-вэ-че
но генеральный противопоставит свою – контрреволюцию
чтобы ни единая мразь не базлала на субординацию
корпоративную этику командный дух и сцуко вообще

негодующий сева хлопнет дверью по собственному желанию
а ещё – через несколько слов непосредственно после привет как дела
на десятом месяце его последняя бросит проживаемая
которая и так последняя в общем-то и была

и не то чтобы сева по жизни был этаким ухарем
но в таких обстоятельствах даже конченый выродок и задрот
станет домой приходить под такою гигантскою мухою
что даже морская свинка – и та от него уйдёт

т.е. попросту говоря – сева окажется в заднице
благо что в переносном значении и точно не по злобе
в то же время кому-то покажется даже объектом зависти
предоставив всего самого себя самому себе

т.е. типа свободный художник – но только по-своему
вольный сапожник сваливший из-под сапога
человек – но по-своему
пароход – но по-своему
звероящер – и снова – по-своему
потому что рифмовать заебало уже этого мудака

всё равно он подохнет – копыта отбросит и рожу свою невозможную
чем бы ни думал – чего бы ни делал – сколько б ни пил и ни жрал
с точки зрения вечности – даждь нам днесь не поможет
без крутого пинка – чтоб надеялся верил и ждал

* * *

а за всем за этим стоит работа

Денис Новиков

Что стоит и стояло за этим за всем —
остопиздело Авессалому совсем.
В тихом омуте демисезонной хандры
потускнели глаза, поредели хайры.

Только вертится головоломная боль —
он с порога берёт направление вдоль
эстакады огней и вечерних шалав,
говнодавы решительно зашнуровав.

Голосуя на трассе, садится всалон
золотого Икаруса Авессалом,
где в компании девок и пары поллитр
онемело вжимает педаль Ипполит.

Впереди, как впечи закоптелой, черно
меж лучинами фар. — Ничего, ничего —
под Калугой взлетим, — говорит Ипполит,
за стекло приспосабливая оргалит.

Вас приветствует пятый автобусный морг.
На куске оргалита читается: «Вморг».
Часто пишется — в парк, а читается — в морг,
будоража вгруди жутковатый восторг.

И впивается Авессалому в висок:
«я в весеннем лесу пил берёзовый сок» —
и он тоже клюёт из горла за весну,
бессловесно, как рыба глотает блесну.

Прямо в глотку всыпая комок за комком,
будто кубики льда с силикатным песком.
И волной накрывает его тишина,
как большим одеялом родная жена.

Ничего, ничего — над Калугой взлетим, —
лакируя «Завалинкой» азалептин,
втишине утешается Авессалом,
только эхом  всебе отзываясь самом.
2015

* * *

Неизвестным героем прослыл в непутёвой компании,
на музейном учёте до времени не состоя.
Ты весьма преуспел в дидактическом самокопании,
в остальном примитивен, как вся фонотека твоя.

Неэпически маешься между глотком арсенального
и дебильным азартом вселенский снискать геморрой.
От совковой манеры латентного пассионария
тяжело отвыкать, вообще не втыкая порой,

что учившийся доблести лишь по амберовским хроникам
и пиратским кассетам, где ниндзя вопили «банзай!» –
никогда, человек, не станешь ты электроником,
сколько перхоть ни стравливай, сколько курить ни бросай.

Ты как был Говноешкиным, жалким худым Говноешкиным,
на арбатских задворках под Джека-из-Тени кося,
так и всё, что ты вышел умишком своим говноешкиным –
говноешкин кафтан, сколько ты ни выёбывайся.

В обречённом пике пропорхнули качели крылатые,
поднимая в районе крушения ядерный гриб.
Полыхнуло над теменью, как во втором «Терминаторе»,
и напалмом взвилось по развалинам памятных глыб.

Это детству на смену пришла твоему безударному
вскипятившая мрак «череда одинаковых дней».
И в смятении тщетно взывая к небесному бармену,
ты тупишь перед фактом, что нахер запутался в ней.

Или ёжась под утро с похмелья хромого и зябкого,
в ожидании гостя с секретным пакетом вина
вспоминаешь угрюмо, чего там ещё накозявкала,
формулируя в муках «причины развода», жена.

Без пятнадцати восемь приспело идти за чекушкою
в угловой минимаркет со всей колдырнёй по росе.
А ведь так и не трахнул носастую стерву Кукушкину –
как назло, тот единственный случай, что был не как все.

Ей нескучно теперь, отпуская бухло за наличные,
врачевать синяки под глазами у хмурой страны.
И сбредаются бывшие двоечники и отличники,
на крыльце минимаркета все беспробудно равны.

И ползёт изнурённое солнце по крышам окраины,
и вздымается ядерный гриб, и краснеет напалм.
В это сонное пекло тебя в одиночку отправили,
и никто не хватился, когда ты бесследно пропал.

* * *

Гадали по руке и голода искали
От линии судьбы до эрогенных зон.
Любовь до гроба как больница в зазеркалье –
На миллион слепых один и тот же сон.

Страшилка табака, навыворот загадка,
И хочется чудес – да нету решета,
И жизнь – величина иного беспорядка,
Постольку удалась, поскольку прожита.

Слепить покровом век белёсые ожоги
Любимая моя не подойдёт ко мне.
Ей тоже снятся сны – их обжигают боги
В горниле облаков на ледяном огне.

Дорогу в никуда – осилит не идущий,
И зябко до утра в метели гробовой
По сумеркам гадать, как по кофейной гуще,
Которая беда накроет с головой.

* * *

В ярости «Великого Отчёта»,
Громоздя культурные пласты,
Я всё время говорил о чём-то,
Что уже не кажется простым.
Некогда высказываться проще,
Покрывая скорости предел.
Собираясь разодраться в клочья,
Я Весёлым Роджером летел.
Манифест бомбя за манифестом,
По страницам – как по островам.
И в глазах раскачивалась бездна
В унисон порывистым словам.
Это ли желанная планида?
Вечный зов чего-то там «о ней»,
Схватка со сверхзвуковым болидом
В праздничном мелькании огней.
Задаваясь пагубным вопросом,
Мучаясь во сне и наяву,
Я решил, что если это просто –
Значит, я неправильно живу.
Значит, не к «великому отчёту»,
А уже относится ко мне,
Что однажды посланное к чёрту
После возвращается вдвойне.
Выскоблен последними годами,
Я плюю с размаху, растерев:
Лучше «грезить о Прекрасной Даме»,
Чем матрасить пигалиц и стерв.
Да? Конечно. Долбанный мечтатель.
Думаешь, один такой терпел?
Лучше отойти и не мешать ей
Умирать тебя. Тобой. Тебе.

* * *

Благословляю всё, что было –
Большим пинком в стальную дверь.
Я – ошарашенное быдло,
Мне всё равно, куда теперь.

Безумным шизиком вьетконга
Стремлюсь к иному рубежу.
Вот pro – и вот моё et contra,
Вот я – и вот я ухожу.

Прощай, свободная стихия,
Пирушки, жалкие стишки,
Прощай, немытая Россия,
Прощай, хозяйские горшки.

Прощай, вино – в начале мая,
А в октябре – прощай, любовь…
Заглохни, мельница чумная,
Вовек от этого избавь!

Кому теперь какое дело,
Какие нахер как дела?
Херово счастье пролетело,
Херово молодость прошла.

Как серый волкмэн-одиночка
Глотает алкогольный яд
В холодном мраке снежной ночи
Хуё-моё второе я.

* * *
так вот и борешься сам с собою ни умереть ни встать
рожею в грязь по самое что ни на есть айлавью
там где кончается финиш начинается низкий старт
ниже которого даже звёзды падая не встают
ниже которого даже плинтусы не лежат
не залегают кактусы глубокомысленных бомб
и ни одну на этом собаку сожрал левша
и ни один дурак подковал эту землю лбом
2007

* * *

сначала да потом ещё раз нет
когда существовал размен монет
по пятаку разменивали двадцать
сначала нет потом ещё раз да
производя расчёты на раз-два
в календарях как дротиками в дартсе

я выбивал некрасное число
мне день за днём ни разу не везло
на эти сметы дротики и суммы
сначала пан потом опять пропал
на все четыре лёгок наповал
скрепя заветы родины безумной

сначала победитель и герой
и год за два и гром и пир горой
и трын-трава и волны у причала
потом отпетый памятью зоил
ещё раз нет никак я не забыл
ещё раз нет истории сначала

В Р Е М Е Н А    Л Е Т А
/
у кого-то не пишется повесть
укого-то любовный роман
кто съезжает на северный полюс
кто съезжает по жёлтым домам
повышается плата за право
обладания милой руки
и левша не гуляет направо
а налево — всему вопреки
//
если выбраться не у даётся
по пути наименьшего зла
утопающему остаётся
утопать под ударом весла
иот сна пробуждением тут же
сотрясать мировой континент
что теперь удаётся не хуже
что теперь просто выбора нет

///
не себе — так собою в убыток
превозносится чаша сия
на войне не считают убитых
если цель уничтожить себя
занавесит полуденный ливень
акварели безлюдных аллей
и на сердце не будет счастливей
и на сердце не будет больней
2007

 

* * *

Вот и всё, начинается осень, проходит лето,
Одинокое лето тускнеет, желтеет, сохнет.
На повестке дня остаётся… наверно, клепто -
Клептофобия, всмысле. И что-то ещё «о высоком».

Никого не выкрал, никак, ни с каким забором.
По тебе уж тревога бьётся да психбольница.
И добьёт, если это дойдёт до тебя не скоро:
Ничего не будет. Одумайся, бедный рыцарь.

Приходи домой. Прихвати себе в гастрономе
Молока и хлеба, а лучше крупы и водки,
И споёт тебе твой старый разбитый волкмэн:
«Группа крови на рукаве, мой порядковый номер..»

* * *

есть точка опоры рука в руке
а если сорваться и всё ж
скатиться как шурик в спальном мешке
то ты не спасёшь не спасёшь

скатиться в спальном мешке под откос
и в реку упасть упасть
чего-то там плыть и бубнить под нос
как будто бы просто купаясь

и утро во рту и руки по швам
и я не о том не о том
что ты покричала и дальше пошла
ко мне не вернулась потом

что ты не поймала меня рот-в-рот
и нет никаких чудес
и есть и если тебе рот-фронт
найдётся и мне мчс

найдётся найдётся им несть числа
найдётся уже нашлась
я слышу расхлябанный плеск весла
зевая и на бок ложась

и я засыпаю во всём совсем
увиден прийдён побеждён
я вижу фигуры финальных сцен
блуждающих под дождём

я знаю который из них не я
с которым из них не ты
он тихо касается рук ея
он гладит ея персты

и плеск весла и сирены вой
но это уже не река
а едет поезд по кольцевой
и снова в руке рука

* * *
«…К моменту вылета в трубу —
Я постараюсь измениться».
Сергей Геворкян
Памяти Вячеслава Толстова
Бухла в мешке не утаишь,
Не спрячешь душу под косуху.
Трубящий грохот из-за крыш
Не подбирается по слуху.

Не впору спящему постель,
От бабы никакого прока.
Зовёт за тридевять похмель
Дремучий минимаркет «Пробка».

В январском сумрачном снегу,
В горячем бутовском июле,
Замкнув дворовую дугу,
Вся жизнь, как в вечном карауле.

Под зад увесистый пинок,
Сплошной бардак и полный гемор.
Итремор рук, и тремор ног —
Тяжёлый тремор.

В косухе родился на свет,
Нашёлся в квашеной капусте.
Торчи у«Пробки» до ста лет —
Не сдохнешь, так само отпустит.

Натравят баек доктора
Да шизанутые вороны,
Как жарит адская жара
Свои бухие легионы.

Хватило бы плеснуть на глаз,
В сторонке встать понеприметней
И накатить, как впервый раз,
И затянуться, как в последний.

Глотая сердобольный яд,
Врубиться и не залупаться,
Как десять тысяч негритят
Пошли купаться.
2015

* * *
Фотография скорбной картины
перечёркнута смертной тоской:
как во фраке я и без ботинок
заблудился в зиме городской.

И на ощупь дорогу нашарив,
в астеническом полубреду
я бреду, как поддатый Лошарик,
спотыкаясь на засранном льду.

СТРАСТЕНЬ-ПЕРДАНЬЕ

Шёл я по улице блоком убитый.
Юность моя – всё ларьки-кабаки.
Мыслей железобетонные плиты
В меру увесисты и глубоки.

Я методично обдумывал тезис.
Тезис о том, как на ясень высок
Взлезть, вверх тормашками весело свесясь,
И не спеша пить берёзовый сок.

Господи Боже! Уж клумба клубится!
Пить надо меньше берёзовый сок.
Узкие окна. За ними – убийца.
Тонкие пальцы легли на курок.

Узкие брюки, глаза узковаты –
Видимо целился ночь напролёт…
Щёки бледны и черты мелковаты,
И по-ненашему тихо поёт:

«Сла самурай по горе Фудзияма,
Кусала сусы и пила сакэ.
Вдруг подбезала десовая гейса
И самурая за руку – цап!

Ай, опозорена тсесть самурая.
Ай, как расстроился мудрый сёгун.
Сделала та самурай харакири.
Хайку слозила Мауо Басё».

 

* * *

Уж выпить хочется, а Лысого всё нет…
Клубит январь паралитическую вьюгу,
Четыре дворника, подобные друг другу,
Сооружают на снегу парад планет,
Возя по линии три мусорных бачка,
Забитых разве что не целою вселенной…
И по закону диалектики презренной
Всё мнятся девственницы и гудит башка.
Я постою ещё немного, подожду,
Не разделяя оживлённого восторга
Неутомимых представителей востока,
И, может, вечером всё это подожгу.
Ни взять измором, ни достать из-под земли,
Шататься по двору с похмелья — ёбу дался.
Я снова Лысого за смертью не дождался.
Опять рогатые пришли.
2014

* * *

Роману Ненашеву

Так и делают вид, что играют на контрразведку:
Точка-точка-тире, каманэ-марганэ-цуефа.
Несъедобная груша качает съедобную ветку.
Незаметно приходит рассвет и вторая строфа.
Юстас – Алексу: день начинается с третьей попытки,
Зпт, прорывается ветер в оконный проём,
Тчк. Магазин на углу. Там еда и напитки.
Магазин на углу, повторяю, как слышно? – приём.
Не хватает едва. Повторяю – секретная явка.
На секретной волне высылаю секретный пароль:
Отвечать на вопрос «Велика ли валету удавка?» -
«Одному велика, но вдвоём тесновата порой».
Это после. А до – по пути разобраться с хвостами.
Агентурная сеть пеленгует с любых номеров.
Два шпиона – один на Гранатном, другой в Тёплом стане.
У обоих весна, и по-своему каждый здоров.
Если что… человек без еды может месяц, примерно,
То есть где-то четыре недели и несколько дней.
Для большого Сатурна сойдёт небольшая цистерна.
Небольшая цистерна того, что находится в ней.

 

* * *

Гори оно огнём — покайся, бедолага,
Свой неповинный дом сумевши превратить
В хибару на краю блаженного оврага,
В замшелый мавзолей с табличкой «Не будить».

Там суррогатный сон, острожные ресницы,
Морозный кокаин метёт из решета.
Все вещи по местам, лишь нет одной крупицы —
Сомнения, что жизнь напрасно прожита.

Кто истово грешил за праздничное дело,
Того и полынья не сможет остудить.
Ныряешь в забытьё, легко и обалдело,
Ини одна душа не вправе осудить.

Покуда суд земной не вынес приговора,
Уснувший грешник ждёт свой пламенный привет:
От станции Содом до станции Гоморра —
Унас стобой билет, унас стобой билет.
2015

 

* * *

Давай-давай ‒ тебе ‒ но ты ни слова.
Кому ещё, чего ещё давать?
Когда не удивительно, не ново ‒
Чему бы вдруг заинтересовать?

Как всё на этом свете интересно,
Тебе неинтересно ни шиша.
За что на этом не находит места ‒
За то и называется «душа».

Давай-давай ‒ по городам и весям,
Излазив мир подзорною трубой.
Настолько он тебе неинтересен,
Насколько он придуман не тобой.

А как-то и поменьше и попроще,
Что вроде бы и нечего «давать» ‒
Найти себе отдельную жилплощадь,
И лечь в неё, и больше не вставать.

* * *

Четвёртые сутки звонит приснопамятный колокол.
Прошли и гулянка, и пьянка, и пьяный дебош.
Плохая примета – в лесу повстречаться с наркологом,
Терзаясь вопросом, с чего начинается ЗОЖ.

Мы всё это дело ещё в девяностых проехали.
Среди алкашей и воров закалились тогда.
Под пиво грызём, как орешки, гепатопротекторы.
Что, доктор Пилюлькин, дремучая ты борода?

Не впрок твой суровый горчичник в отцовской портянке -
Кто пил очиститель, того просто так не возьмёшь.
Со смертью в кармане идущим от пьянки до пьянки -
Хоть в омут, хоть в пекло – и это не праздный пиздёж.

Как жопу ни мучай – не прёт философская лирика,
До самого Фета мутит и воротит от рифм,
Когда ты едва ли наскрёб на четыре фунфырика,
И светит бодун, невъебический, как логарифм.

За этим и надобно высшее образование,
За этим и стоило выйти на красный диплом,
В учёную степень своё возвести основание,
Чтоб тихо, но гордо скоблить по асфальту еблом.

Что, доктор Пилюлькин, полечимся, что ли, касторкой?
Глядишь, нарихмуем какой-никакой хэппи-энд.
А кто не дождался сегодня повестки из морга -
В родной диспансер, как на праздник идут в Диснейленд.

алкогоколыбельная

баю баюшки баю
не ложися на краю
приползёт зелёный змий
в кореша его возьми

в кореша возьми его
с ним не страшно ничего
даже серенький волчок
даже ёбаный медведь

баю баю баю бай
спи пьянота засыпай
алкоголь твоя беда
алкоголь твоя еда

баю баюшки баю
буду квасить и в раю
а туда не попаду
буду квасить и в аду

а потом придёт жена
отберёт пол-ужина
упаду я в ноги ей
перед наркологией

я наркологу скажу
что сегодня завяжу
а не то зажмёт в углу
и воткнёт в меня иглу

баю баюшки баю
стоя бездны на краю
поминая всех и вся
всё равно качаюся

все мы гении пера
вышли из диспансера
я и все мои друзья
некодируемыя

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить