Стихи 2009–2016 годов

Вырубил план, закурил на ходу…

* * *

Вырубил план, закурил на ходу:
«А… Это ты… Неумека-писатель…»
Кто это был? – до сих пор не найду -
То ли блюститель, то ли издатель.

То ли меня раскрутили в рекламе,
Где заправляли тупые пенаты
И начиняли крутыми пинками
То ли хламиды, то ли монады.

То ли страшился невоинской части
Где самураи траншеи копали,
И доказательства долга и чести
То ли пропили, то ли попрали.

То ли гектары долин самосада
Жгли черноусые штабс-капитаны,
Или паслись во дворе Зоосада
То ли питоны, то ли путаны.

То ли блэк саббат лабал в переходе,
Распространяя дурные манеры
И зашибая на автопилоте
То ли водяры, то ли мадеры.

То ли меня речевые потуги
Лунной тропой завели в вытрезвитель,
Только твердил неземные науки
То ли издатель, то ли блюститель.

 

* * *

Не той причины, следствия и цели…

Не той причины, следствия и цели
В цепи событий моментальный срез:
Прыжок со сцены из игры на сцене,
Без результата, действия и средств.

Во все пределы дней и расстояний
Равно бесплотен дым, вода влажна.
За далью встреч в пустыне расставаний
Не так причина жизни и важна.

Как и любви, как действия не ради
Ответного содействия, но лишь
Неповторимой ноты в звукоряде,
Которой никогда не повторишь.

И каждой остановкою в пустыне
Всё отдаляя пристальную цель,
Пустые сцены с залами пустыми
Пройдёшь насквозь, на бис планеты всей.

 

* * *

сначала да потом ещё раз нет…

сначала да потом ещё раз нет
когда существовал размен монет
по пятаку разменивали двадцать
сначала нет потом ещё раз да
производя расчёты на раз-два
в календарях как дротиками в дартсе

я выбивал некрасное число
мне день за днём ни разу не везло
на эти сметы дротики и суммы
сначала пан потом опять пропал
на все четыре лёгок наповал
скрепя заветы родины безумной

сначала победитель и герой
и год за два и гром и пир горой
и трын-трава и волны у причала
потом отпетый памятью зоил
ещё раз нет никак я не забыл
ещё раз нет истории сначала

 

* * *

Вот и всё, начинается осень, проходит лето…

Вот и всё, начинается осень, проходит лето,
Одинокое лето тускнеет, желтеет, сохнет.
На повестке дня остаётся… наверно, клепто -
Клептофобия, всмысле. И что-то ещё «о высоком».

Никого не выкрал, никак, ни с каким забором.
По тебе уж тревога бьётся да психбольница.
И добьёт, если это дойдёт до тебя не скоро:
Ничего не будет. Одумайся, бедный рыцарь.

Приходи домой. Прихвати себе в гастрономе
Молока и хлеба, а лучше крупы и водки,
И споёт тебе твой старый разбитый волкмэн:
«Группа крови на рукаве, мой порядковый номер..»

 

* * *

Столько времени даром, что некогда денег занять…

Столько времени даром, что некогда денег занять
На покупку слона одному закадычному вакху.
Сочинять небылицы забавнее, чем сочинять,
Отбывая в дежурной тоске вдохновенную вахту.

«Ледяной мотылёк оригами растаял вдали…» -
Крокодиловы слёзки невзрачной на вид поэтесски.
Ты уехала к маме – тебя я «достал, отвали».
Я курю у окна и читаю твои пээмэски.

Так и ночь не усну, и под утро напишется мне
Из подобного бреда всё в том же уклоне вещица,
Что чугунны рассветы, что бездны пылают в окне
И так много случилось, чего не могло не случиться.

Только я исподлобья брожу в непорядке вещей,
Как лунатик, словивший луну в комариную сетку.
Спят металлоигрушки, сосед изменяет соседку,
Усмехается эхо в прихожей гремящих ключей.

 

* * *

Давай-давай – тебе – но ты ни слова…

Давай-давай – тебе – но ты ни слова.
Кому ещё, чего ещё давать?
Когда не удивительно, не ново -
Чему бы вдруг заинтересовать?

Как всё на этом свете интересно,
Тебе не интересно ни шиша.
За что на этом не находит места -
За то и называется «душа».

Давай-давай – по городам и весям,
Излазив мир подзорною трубой.
Настолько он тебе неинтересен,
Насколько он придуман не тобой.

А как-то и поменьше и попроще,
Что вроде бы и нечего «давать» -
Найти себе отдельную жилплощадь,
И лечь в неё, и больше не вставать.

* * *

Муму рифмуется с Герасимом…

Муму рифмуется с Герасимом,
Как тополь с ясенем.

 

* * *

Суровый Дант не презирал сонета…

Суровый Дант не презирал сонета -
Спасибо Пушкину за это.

А Мандельштам не презирал Цветкова -
Он попросту не знал такого.

А я сижу и тягостно зеваю -
Я тоже их не презираю.

 

* * *

Познай себя и убедись…

Познай себя и убедись,
Какое, в сущности, дерьмо.
И хоть ты в доску расшибись -
Оно случилось так само.

Я это понял и решил
На благо сердцу и уму
В своих метаниях души
Не верить всякому дерьму.

Любовной лодкою о быт
Долбиться – стоило бы свеч.
Раздорами не будешь сыт.
Но будешь бит – о чём и речь.

Глагольной рифмой за версту
От этих подвигов пасёт.
Литература так и прёт,
Когда ничто уже не прёт.

Когда осточертел Пегас
Я перешёл на лёгкий Бонд.
И всё прекрасно без прекрас,
Когда забьёшь на это болт.

За что сонеты про любовь
Не презирал суровый Дант?
Читатель ждёт уж рифмы кровь,
Но он фуфло и дилетант.

Любовь до гроба на крови
В стихах не значит ничего -
Сперва борщами накорми,
Уж после требуй от него.

Всю эту музыку и смех,
Блаженство сладостных утех.
Я точно знаю этих всех.
Я не из тех.

 

* * *

Бабульки юношей пинают…

Бабульки юношей пинают
Ногами в Бауманском саду.
Они слегка не понимают,
В каком находятся году.

Не лучше ль в маленькой избушке
Попечь румяный каравай,
Попеть на лавочке частушки?..
Но нет – им драйва подавай!

 

* * *

Всё будет хорошо – мужайся, бедолага…

Всё будет хорошо – мужайся, бедолага,
Себе ли втолковать, её ли убедить?
Любовь до гроба так прочней любви до брака,
Как древний мавзолей с табличкой «не будить».

Ведь там хрустальный сон, ресницы в зазеркалье,
Паноптикум чудес метёт из решета,
Все вещи по местам, лишь нет одной детали -
Свидетельства, что жизнь напрасно прожита.

Не мой ли это сон, растаявший в потёмках,
И солнышко моё в сиянии каком,
Тихонько на плече уснувшая котёнком,
Способна в эти сны подглядывать тайком?

А за окном луна на помеле метели,
И миллион причин проснуться чуть заря,
И кофе с молоком поставить у постели,
Пока так крепко спит любимая моя.

 

* * *

Гадали по руке и голода искали…

Гадали по руке и голода искали
От линии судьбы до эрогенных зон.
Любовь до гроба как больница в зазеркалье -
На миллион слепых один и тот же сон.

Страшилка табака, навыворот загадка,
И хочется чудес – да нету решета,
И жизнь – величина иного беспорядка,
Постольку удалась, поскольку прожита.

Слепить покровом век белёсые ожоги
Любимая моя не подойдёт ко мне.
Ей тоже снятся сны – их обжигают боги
В горниле облаков на ледяном огне.

Дорогу в никуда – осилит не идущий,
И зябко до утра в метели гробовой
По сумеркам гадать, как по кофейной гуще,
Которая беда накроет с головой.

 

* * *

Твоим спасительным богам…

Твоим спасительным богам,
Считай – каюк.
Преподноси им облака,
Взметай салют.

Неси полнеба на алтарь
И полземли.
Себя по ниточке раздай,
Ковром стели.

Не верь ни сердцу, ни уму,
Чеканя шаг,
Что не потребна никому
Твоя душа.

Но вам ничуть не по пути,
Простор закрыт.
Тебе и чуда ни один
Не сотворит.

 

* * *

телефон пытается повеситься на собственном проводе…

телефон пытается повеситься на собственном проводе
ждёт твоего звонка
сутулится мрачно в прихожей
молчит угрюмо
косится на календарь в комнате
хочет повеситься
но не умеет
не может

а ты не звонишь не звонишь
провод короткий
дотянуться бы до крюка
телефон встал на цыпочки
вскарабкался тяжело

утонуло в длинных гудках
алло алло

 

* * *

Кто про что, а вшивый про баню…

Кто про что, а вшивый про баню -
Клянчит смерть, чтобы вусмерть залиться.
Я навеки тебя забаню,
Дорогая моя столица.

Отгуляли с тобой, отпели,
Отхомячили райские суши,
Отожгли октябри-апрели
В лютом тигле февральской стужи.

Бутиков кружевные марши
Вдаль по площади нелюдимой
Впали в чёрные Патриарши
Светлой памяти талой льдиной.

Только вымерзшие фонтаны
Сберегли родниковой водки,
Где скамеек мосты фатальны
И прощения подневольны.

Где судьбу посылал наотмашь,
Ухмыляясь темно и глухо.
Это всё не большая роскошь -
Не желать ни пера, ни пуха.

Только рухнет зима в затылок
Пьяной в дым ледяной дубиной,
Чтоб башка навсегда забыла
Ласки родины нелюбимой.

 

ЗНАКОМЫЙ

Авторский комментарий:

чёйто походу я всё перепутал попьяни
вообще-то всё должно было быть ровно наоборот, но ровно наоборот (иль это только снится мне??) уже где-то было

На хэппи-завтраке в Макдоналдсе
Прохладный новенький кондей
И трезвенников держит в тонусе,
И как бы всё как у людей.

Недалеко, под сенью лиственниц,
Под гвалтом городских утех,
Томится погребок милиции
И молкнет незаконный смех.

И по утрам, тенями мрачными,
Размяв китайское тряпьё,
За насыпью стоят с собачками
Косноязычное бычьё.

В проулке с заводскими мачтами
Уж слышен поднебесный мат,
И труб ремонт, ещё не начатый,
Вползает в скверика квадрат.

И по утрам – проснись и вешайся,
Урвав еды в вощёный лист,
И всухомятку не наевшийся,
Как мерзок я и неказист.

А слева, у дверей с табличками,
Туристы бодрые галдят,
Какой-то трезвенник улыбчивый
Молчит, упёртый негодяй.

И по утрам, спонтанной придурью
На фоне менеджерских рях,
Мужской затылок, гладко выбритый,
Застыл как вкопанный в дверях.

И быстро, прошмыгнув меж трезвыми,
Мы по случайности, вдвоём,
Давясь ухмылками скабрезными,
На задней лестнице встаём.

И «примку» с дембельскими байками
Стоим, придирчиво цедя.
Кепарик на подкладке байковой
Готов ответить за себя.

И с очевидным отвращением,
Смотря на рацию с ремнём,
Не вижу смысла ни в общении,
Ни гомосапиенса в нём.

Как будто доблесть бесполезная
Скакать, не выпив с бодуна,
Моя высокая поэзия
Ему и нахер не нужна.

Кепарик за ухо заломленный,
Как астролябия ослу,
Служивший где-то за Коломною,
Теперь освоил и Москву.

В моём подгузке зреет паника,
С народом связь мою поправ.
Но ты не прав, охранник паркинга,
Не знаю, в чём, но ты не прав.

 

из песни к к/ф «Пиздешный филантроп»

<…>
Как в строю –
я стою в отделе винном,
И с утра
повторяя об одном:
Первым делом –
похмелиться гражданином,
А поэтом –
а поэтом уж потом.

 

<алкого>колыбельная

баю баюшки баю
не ложися на краю
приползёт зелёный змий
в кореша его возьми

в кореша возьми его
с ним не страшно ничего
даже серенький волчок
<даже ёбаный медведь>

баю баю баю бай
спи пьянота засыпай
алкоголь твоя беда
алкоголь твоя еда

баю баюшки баю
буду квасить и в раю
а туда не попаду
буду квасить и в аду

а потом придёт жена
отберёт пол-ужина
упаду я в ноги ей
перед наркологией

я наркологу скажу
что сегодня завяжу
а не то зажмёт в углу
и воткнёт в меня иглу

баю баюшки баю
стоя бездны на краю
поминая всех и вся
всё равно качаюся

все мы гении пера
вышли из диспансера
я и все мои друзья
некодируемыя

 

Верлибр

Говорят, что поэзия
не делится по гендерному принципу –
только либо хорошая, либо плохая.
Если плохая, то это уже не поэзия.
Если хорошая, <то это уже не верлибр>
то это уже не имеет значения –
кто её автор, девочка или мальчик,
взрослая самка поэта или самец
(так, вероятно, шутили древние греки
про древних варягов).
– Главное, чтобы человек был хороший, –
участливо тянет поддакнуть, –
и чтобы костюмчик сидел!
Ведь в человеке всё должно быть прекрасно…
Ну это мы знаем,
то, что классик прописал.
И да, это прекрасно.
Когда на дверях туалета не обозначено М и Ж,
видно, ремонт ещё не окончен,
постою, подожду.
Зайду туда, откуда выйдет
наиболее симпатичный мне человек.

 

* * *

Уж выпить хочется, а Лысого всё нет…

Уж выпить хочется, а Лысого всё нет…
Клубит январь паралитическую вьюгу,
Четыре дворника, подобные друг другу,
Сооружают на снегу парад планет,
Возя по линии три мусорных бачка,
Забитых разве что не целою вселенной…
И по закону диалектики презренной
Всё мнятся девственницы и гудит башка.
Я постою ещё немного, подожду,
Не разделяя оживлённого восторга
Неутомимых представителей востока,
И, может, вечером всё это подожгу.
Ни взять измором, ни достать из-под земли,
Шататься по двору с похмелья – ёбу дался.
Я снова Лысого за смертью не дождался.
Опять рогатые пришли.

 

* * *

Неизвестным героем прослыл в непутёвой компании…

Неизвестным героем прослыл в непутёвой компании,
на музейном учёте до времени не состоя.
Ты весьма преуспел в дидактическом самокопании,
в остальном примитивен, как вся фонотека твоя.

Неэпически маешься между глотком «Арсенального»
и дебильным азартом вселенский снискать геморрой.
От совковой манеры латентного пассионария
тяжело отвыкать, вообще не втыкая порой,

что учившийся доблести лишь по амберовским хроникам
и пиратским кассетам, где ниндзя вопили «банзай!» –
никогда, человек, не станешь ты электроником,
сколько перхоть ни стравливай, сколько курить ни бросай.

Ты как был Говноешкиным, жалким худым Говноешкиным,
на арбатских задворках под Джека-из-Тени кося,
так и всё, что ты вышел умишком своим говноешкиным –
говноешкин кафтан, сколько ты ни выёбывайся.

В обречённом пике пропорхнули качели крылатые,
поднимая в районе крушения ядерный гриб.
Полыхнуло над теменью, как во втором «Терминаторе»,
и напалмом взвилось по развалинам памятных глыб.

Это детству на смену пришла твоему безударному
вскипятившая мрак «череда одинаковых дней».
И в смятении тщетно взывая к небесному бармену,
ты тупишь перед фактом, что нахер запутался в ней.

Или ёжась под утро с похмелья хромого и зябкого,
в ожидании гостя с секретным пакетом вина
вспоминаешь угрюмо, чего там ещё накозявкала,
формулируя в муках «причины развода», жена.

Без пятнадцати восемь приспело идти за чекушкою
в угловой минимаркет со всей колдырнёй по росе.
А ведь так и не трахнул носастую стерву Кукушкину –
как назло, тот единственный случай, что был не как все.

Ей нескучно теперь, отпуская бухло за наличные,
врачевать синяки под глазами у хмурой страны.
И сбредаются бывшие двоечники и отличники,
на крыльце минимаркета все беспробудно равны.

И ползёт изнурённое солнце по крышам окраины,
и вздымается ядерный гриб, и краснеет напалм.
В это сонное пекло тебя в одиночку отправили,
и никто не хватился, когда ты бесследно пропал.

 

* * *

Что стоит и стояло за этим за всем…

а за всем за этим стоит работа
Денис Новиков

Что стоит и стояло за этим за всем -
остопиздело Авессалому совсем.
В тихом омуте демисезонной хандры
потускнели глаза, поредели хайры.

Только вертится головоломная боль -
он с порога берёт направление вдоль
эстакады огней и вечерних шалав,
говнодавы решительно зашнуровав.

Голосуя на трассе, садится в салон
золотого Икаруса Авессалом,
где в компании девок и пары поллитр
онемело вжимает педаль Ипполит.

Впереди, как в печи закоптелой, черно
меж лучинами фар. – Ничего, ничего -
под Калугой взлетим, – говорит Ипполит,
за стекло приспосабливая оргалит.

Вас приветствует пятый автобусный морг.
На куске оргалита читается: «В морг».
Часто пишется – в парк, а читается – в морг,
будоража в груди жутковатый восторг.

И впивается Авессалому в висок:
«я в весеннем лесу пил берёзовый сок» -
и он тоже клюёт из горла за весну,
бессловесно, как рыба глотает блесну.

Прямо в глотку всыпая комок за комком,
будто кубики льда с силикатным песком.
И волной накрывает его тишина,
как большим одеялом родная жена.

Ничего, ничего – над Калугой взлетим, -
лакируя «Завалинкой» азалептин,
в тишине утешается Авессалом,
только эхом в себе отзываясь самом.

 

* * *

когда от меня останется лишь пара ботинок…

когда от меня останется лишь пара ботинок
скажут ах ведь был он Лермонтова потомок
под спудом обсценных острот своего рифмоплётства
и скажут об этом сурово без тени кокетства

мне же от такой неожиданной формулировки
станет неловко но больше от крепкой наливки
и я вернусь и сославшись на лишнюю стопочку
скажу извините я случайно ушёл в ваших тапочках

 

* * *

Бегемот, под собою не чуя страны…

Бегемот, под собою не чуя страны,
Носит клетчатый твид и в полоску штаны,
И в зелёный горошек сорочку,
Невесомой души оболочку.
Его толстые пальцы заботливо мнут,
Как ирисочный фантик, тяжёлый талмуд
В золотом, как луна, переплёте,
И волненье растёт в рифмоплёте.

А вокруг него девы ведут хоровод,
Он играет на флейте и звучно поёт
Благородным густым баритоном
И танцует с букетом картонным.
За улыбкой улыбку дарит на лету,
Отдуваясь за внутреннюю красоту -
Не о внешней мечта и забота,
И широкая грудь бегемота.

 

* * *

Бухла в мешке не утаишь…

Памяти Вячеслава Толстова

«…К моменту вылета в трубу -
Я постараюсь измениться».
Сергей Геворкян

Бухла в мешке не утаишь,
Не спрячешь душу под косуху.
Трубящий грохот из-за крыш
Не подбирается по слуху.

Не впору спящему постель,
От бабы никакого прока.
Зовёт за тридевять похмель
Дремучий минимаркет «Пробка».

В январском сумрачном снегу,
В горячем бутовском июле,
Замкнув дворовую дугу,
Вся жизнь, как в вечном карауле.

Под зад увесистый пинок,
Сплошной бардак и полный гемор.
И тремор рук, и тремор ног -
Тяжёлый тремор.

В косухе родился на свет,
Нашёлся в квашеной капусте.
Торчи у «Пробки» до ста лет -
Не сдохнешь, так само отпустит.

Натравят баек доктора
Да вездесущие вороны,
Как жарит адская жара
Свои бухие легионы.

Хватило бы плеснуть на глаз,
В сторонке встать понеприметней
И накатить, как в первый раз,
И затянуться, как в последний.

Глотая сердобольный яд,
Врубиться и не залупаться,
Как десять тысяч негритят
Пошли купаться.

 

* * *

приснилось страшное…

и какой сегодня фестиваль
с какой стороны станут звать на бис

сейчас летний фестиваль
лирический

Егор Мирный

приснилось страшное – всемирный
день рифмы оказался сорван
егор – по жизни парень мирный
весь на цитаты стал разорван

в заботах суетного света
два года не балду пинали
любил я каждого поэта
за что ж вы так на биеннале

поэты пьющие солидно
по всей москве и подмосковью
они ноктюрн сыграть смогли бы
как фапают на полозкову

но не пустили бы на сцену
хотя её там не хватало
чужому жуткий лез на смену
как из безумного портала

руками пишущий верлибры
поэт непьющий – чемоданов
из двух огромных чемоданов
вытряхивал свои верлибры

за ним рубя без лишних сопель
что рифма – суть система ниппель
уже три дня как пьяный в дупель
толпой бродил аркадий штыпель

и ловко наносил с разбегу
в порыве мимолётной белки
поэту спящему олегу
по неразумной шатыбелке

услышав рифму у кого-то
как будто матом наорали
столбом застыла как на фото
линор горалик

и с ней вся публика застыла
в кого-то устремивши лица
гляжу и вижу свой затылок
и хладный пот по мне струится

бегу я дикий и суровый
в глухие мрачные вертепы
где ночи мглисты и багровы
а мысли страшны и нелепы

там тоже из греха и мрака
вещали пьяные поэты
об урожаях пастернака
в тумане блока сигареты

 

* * *

Гори оно огнём – покайся, бедолага…

Гори оно огнём – покайся, бедолага,
Свой неповинный дом сумевши превратить
В хибару на краю блаженного оврага,
В замшелый мавзолей с табличкой «Не будить».

Там суррогатный сон, острожные ресницы,
Морозный кокаин метёт из решета.
Все вещи по местам, лишь нет одной крупицы -
Сомнения, что жизнь напрасно прожита.

Кто истово грешил за праздничное дело,
Того и полынья не сможет остудить.
Ныряешь в забытьё, легко и обалдело,
И ни одна душа не в праве осудить.

Покуда суд земной не вынес приговора,
Уснувший грешник ждёт свой пламенный привет:
От станции Содом до станции Гоморра -
У нас с тобой билет, у нас с тобой билет.

 

* * *

Непогожий край и хата моя впритык…

Непогожий край и хата моя впритык,
Злополучный вид и окна выходят боком,
Вековой бедлам, к которому я привык,
Потому что быть не трудно, когда не богом.

Если сам грешил, что дело моё труба,
По душе ли, нет, себе выбирая снасти,
То поди ты знай, кто плотник, а кто рыбак,
Золотых ли дел ты или заплечных мастер.

Отвела труба, я был на седьмом краю
От кривой любви с нелёгкой моей свободой.
Мне один дурак поведал, что я творю,
Я в глухом раю один не в ладах с погодой.

В неуютном сне, как будто в чужом дому,
Я взвожу глаза, от боли не взвидя света.
Как поверил Бог опять не в того Фому,
Так теперь Фома никак не поверит в это.

 

бухалочка

раз два три четыре пять
вышел водку погулять

вдруг охота выбегает
прямо залпом выпивает

пиф-паф ой-ой-ой
в жопу пьяною свиньёй

принесли его домой
оказался стекломой